Скифский поход Дария I и древнеперсидская надпись из Фанагории

Клинопись можно увидеть на археологических памятниках Ближнего Востока или в крупных музеях типа Эрмитажа или Лувра. Но порой памятники клинописной цивилизация оказываются в неожиданно близких местах.

В 2016 году при раскопках Фанагории был обнаружен фрагмент древнеперсидской надписи. Это единственный памятник персидской лапидарной клинописи на территории России и один из немногих в мире, обнаруженных вне территории собственно державы Ахеменидов. Но как древнеперсидская надпись оказалась в столь удаленном от Ирана регионе?

О том, как сведения греческих авторов помогают объяснить такое перемещение клинописного артефакта, рассказывают доктора исторических наук Эдуард Валерьевич Рунг и Олег Леонидович Габелко. Мы публикуем их статью в рамках совместного проекта с историческим журналом «Вестник древней истории».

Открытие уникального артефакта мирового уровня, каким, без сомнения, является обнаруженный при раскопках Фанагории в 2016 г. фрагмент древнеперсидской надписи [1], естественным образом придает мощный импульс научному поиску, стимулируя выдвижение новых гипотез. В данной статье мы хотели бы предложить свой взгляд на этот памятник и его возможный исторический контекст, значительно отличающийся от того, который предложили издатели надписи.

Обратимся прежде всего непосредственно к персидскому тексту надписи и к возможным вариантам его восстановления, прочтения и трактовки. Согласно сообщению В.Д. Кузнецова и А.Б. Никитина, от камня сохранился относительно небольшой мраморный фрагмент, который имеет размеры 41,2 ? 35,9 ? 11,8–14,8 см. Текст надписи выбит по линейкам, расстояние между которыми равно 6,0–6,2 см. Высота знаков колеблется от 5,0 до 5,5 см, глубина — до 1,2 см [2]. Расстояние между линейками и высота знаков делают данную надпись сопоставимой с монументальными надписями царей династии Ахеменидов [3], однако выполнена она была на отдельной стеле и потому не имеет точного аналога во всем корпусе древнеперсидских текстов [4]. Сам характер текста надписи может предполагать ее значительные размеры [5] и указывать на то, что надпись предназначалась если и не для всеобщего обозрения издали [6], то по крайней мере должна была выполнять роль пропагандистского текста, поражающего своей величиной. Более того, учитывая особенности некоторых сохранившихся древнеперсидских надписей, выполненных на отдельных каменных плитах, можно предположить, что сама стела по исполнению имела больше общего именно с древнегреческими эпиграфическими памятниками, чем с древнеперсидскими [7].

В надписи сохранилось шесть строк, которые не имеют ни начала, ни конца. Некоторые знаки восстановлены по сохранившимся следам.

Согласно издателям надписи, в первой строке упоминается имя царя Дария (I) в род. падеже: D?rayavahau? [8]. Такое прочтение возможно, принимая во внимание транслитерацию данного слова как d^a-a-r^a-y^a-v^a-h^a-u-?^a. Принимая во внимание древнеперсидские надписи, где упоминается имя Дария в род. п. [9], можно отметить сомнительность заключения, которое делают на основании данного прочтения первой строки издатели текста: «Сохранившаяся часть имени царя Дария в род. падеже, а также археологический контекст находки позволяют датировать надпись временем правления его сына, Ксеркса (486–465 гг. до н. э.)» [10]. Об археологическом контексте речь пойдет далее, здесь же заметим, что имя Дария в род. п. нередко встречается в надписях как сына Дария I Ксеркса, так и самого Дария [11] (и даже в одном документе Артаксеркса I при обращении к царской генеалогии). Таким образом, первая строка текста отнюдь не исключает того, что надпись может принадлежать именно Дарию [12]. И все же наиболее информативной для определения имени царя оказывается вторая строка. В ней Кузнецов и Никитин допускают прочтение dahyau? («страны»); xa?a, возможно, xa?iyam («правда»). Однако при всем многообразии слов, в написании которых могут содержаться слоговые знаки ?^a и x^a-?^a, мы должны учитывать, что здесь перед нами уже два слова, между которыми должна была существовать смысловая взаимосвязь. И в таком случае, несомненно, в первую очередь следует рассматривать словосочетание, в котором первое слово должно было оканчиваться на -?^a, а идущее следом начинаться на x^a-?^a-. Дж.П. Базелло, консультировавший издателей, резонно предположил такого рода комбинацию: d^a-a-r^a-y^a-v^a-u-?^a | x^a-?^a-a-y^a-th^a-i-y^a («Дарий царь»). Имя Ксеркса — x^a-?^a-y^a-a-r^a-?^a (что могло бы соответствовать трактовке текста издателями) в данном случае исключается в первом слове второй строки, поскольку находящийся перед ?^a— знак графически больше соответствует u-, нежели r^a— (прежде всего вертикальный клин в нем короче, чем в знаке r^a-, что оставляет место наверху для горизонтального клина). Теоретически имя Ксеркса не может быть полностью исключено во втором слове той же строки, которое начинается с x^a-?^a-. Однако сочетание «Дарий царь» имеет всегда установленный порядок слов во всех сохранившихся надписях, и потому именно такой вариант прочтения представляется предпочтительным.

Остальные сохранившиеся три строки текста не поддаются сколько-нибудь убедительному восстановлению. В третьей строке первый знак не определяется точно, но, учитывая, что от знака остались только два вертикальных клина и четко виден горизонтальный клин над ними, допустимы три варианта: а, d^a, u. Ситуацию несколько упрощает необходимость поиска слова, которое оканчивалось бы на -a-v^a-m^a или -u-v^a-m^a (окончание -d^a-v^a-m^a, кажется, вовсе не засвидетельствовано в корпусе древнеперсидских надписей). Причем a- в данном случае — более предпочтительный вариант: слово avam (a-v^a-m^a) является указательным местоимением «это» в форме вин. п. ед. ч., а окончание -avam — признаком глагольной формы 1 л. ед. ч. имперфекта. Именно первый случай дает нам те немногие словосочетания в надписях Дария I, в которых следующее слово начинается также с a- (как и в рассматриваемом тексте): avam agarb?yam (DB. V. 27–28: «это я захватил»), avam Araxam (DB. III. 82: «это Араха»), avam asm?nam (DZc. 1; DSf. 2; DSt. 2–3; DE. 3–4: в отношении творений Ахурамазды — «эти небеса»). В том случае если допустить, что -avam — это все же окончание глагольной формы, наиболее употребительными из большого числа возможных глаголов являются akunavam («я сделал», «я построил») и abavam («я стал»). Слова, оканчивающиеся на -u-v^a-m^a, также встречаются, но реже, например наречие paruvam (DB. I. 9; DSe. 43, 47: «прежде»), на которое обратил внимание Дж.П. Базелло [13]. В четвертой строке одно слово оканчивается на -y^a-m^a, а следующее начинается также на a-. От самого первого знака сохранился только вертикальный клин, однако существует 11 знаков, которые возможно предположить на этом месте. Что же касается слов, которые оканчиваются на -y^a-m^a, то таковых также довольно много. Тем не менее наиболее часто употребляется указательное местоимение в вин. п. tyam («тот»). Также -y^a-m^a соответствует окончанию глаголов 1 л. ед. ч. в имперфекте (последнее опять же может значительно расширить список слов, которые вполне подходят к данному примеру).

В случае с первым знаком пятой строки повторяется та же ситуация, что и с первым знаком третьей. Количество вариантов ограничено тремя символами: а, d^a, u. Следующий знак, завершающий слово, — это -m^a, а новое слово начинается с a-. Если слово оканчивалось на -a-m^a, то в таком случае мы также имеем дело с окончанием либо существительного (например, в вин. п. или род. п. существительного с основой на -a), либо глагола (1 л. ед. ч. имперфекта), что предполагает множество вариантов. В случае с формой -d^a-m^a мы можем предположить, например, присутствие личного местоимения первого лица a-d^a-m^a («я»). Следом идущее слово начинается с клинописного знака, напоминающего скобу, и просматриваются следы другого знака – вертикального клина. В таком случае мы могли бы ожидать появления одного из двух возможных вариантов начала данного слова – a-k^u— или a-g^a-. Таким образом, в пятой строке надписи мы могли бы увидеть следующие устойчивые выражения, относящиеся к деятельности Дария I и известные по корпусу древнеперсидских надписей: adam akunavam («я построил»: DB. I, 68, 72; IV, 3, 40, 45, 59, 89; V, 2; DSe, 34; DSf, 21; DSg, 3; DSj, 2–3) или adam agarb?yam («я захватил»: DB. IV, 32; DNa, 17; DSe, 16). Если же признать правильным идентификацию первого знака с u-, то -u-m^a, вероятно, соответствовало окончанию существительного в вин. п. (основа на u-).

В шестой строке начало слова транслитерируется как m^a-r^a-t^a-. Это делает последующее восстановление более определенным. Основываясь на лексиконах Р. Кента и Р. Шмитта, которые содержат список слов в связи с особенностями их транслитерации, можно констатировать наверняка, что только три варианта из известных соответствуют тем знакам, которые используются в шестой строке. Это mart[iya] (‘человек’, ‘мужчина’, авест. mar?ta, нов.-перс. m?rd, происходит от общеиранского *m?t ‘смертный’), это же слово во множественном числе — mart[iy?] («люди»), а также личное имя Mart[iya] (последний вариант представляется наименее вероятным, поскольку это имя засвидетельствовано лишь однажды: DB. II, 8; 12–13) [14]. Следовательно, в заключительной строке сохранившегося фрагмента надписи должно было присутствовать упоминание какого-то человека или людей; тем не менее остается неизвестным, подданных или врагов, конкретных или абстрактных. Употребление этого слова в корпусе древнеперсидских надписей показывает, что в абстрактном смысле под martiya/martiy? понимали человека/людей вообще, безотносительно статуса подданного или же противника, а в конкретном — как верных последователей, так и предводителей мятежников. Таким образом, вполне очевидно, что это слово не имело четко определяемых коннотаций, в отличие, например, от слова kar? (‘народ, войско’), употребляемого в текстах обычно в социально-политическом или же военном контекстах, и dahayau (‘народ, страна’) — в административном.

Вероятное упоминание в первой и второй строках имени царя Дария, а во второй также и царского титула позволяет отнести надпись к царю Дарию — очевидно, именно Дарию I, которому принадлежит львиная доля надписей в ахеменидском корпусе. В третьей и пятой строках, если мы принимаем в них прочтение слова [akun]avam, возможно, содержатся сообщения о сооружении по приказу царя некоей архитектурной или инженерной конструкции (хотя настаивать на этом, разумеется, невозможно). Шестая строка, в которой упоминается какой-то человек или люди, мало конкретизирует содержание, в целом остающееся малопонятным. Сказывается здесь и то, что данный фрагмент представляет собой лишь небольшую часть оригинального документа (даже трудно определить какую именно). Поэтому историческая интерпретация, связанная с выяснением возможных обстоятельств происхождения памятника, а также причин его попадания в Фанагорию, представляется просто необходимой.

В.Д. Кузнецов, рассматривая историческую обстановку, с которой можно было бы связать появление надписи, отдает приоритет версии о ее создании в связи с (сугубо гипотетической) военной экспедицией Ксеркса на Боспор перед походом в Элладу [15] — как было сказано ранее, лишь на основании прочтения в первой строке имени Дария в род. п. Гораздо более перспективным кажется все же связывать этот памятник с Дарием I, а не с его сыном. Кузнецов такую возможность считает маловероятной [16]. Однако, упоминая вариант создания надписи во время скифского похода Дария, он указывает лишь на сообщение Геродота о воздвижении царем некоей надписи уже после перехода через Боспор Фракийский, когда персидское войско достигло реки Теар во Фракии (Hdt. IV. 90) [17]. Между тем исследователь прошел мимо другого сообщения Геродота — безусловно, гораздо более важного и содержательного [18]. Рассказывая о начале скифской кампании, тот сообщает следующее:

После обозрения Понта Дарий отплыл назад к мосту, строителем которого был Мандрокл самосец. Затем, обозрев и Боспор, царь повелел воздвигнуть на берегу две стелы [19] из белого мрамора [20] и на одной высечь ассирийскими письменами [21], а на другой эллинскими [22] имена всех народов, которых он вел с собой [23], а предводительствовал он над всеми под-властными народами (??? ??? ???????? ?????? ?????? ??? ??’ ????? ????? ??????, ??????? ???????? ?? ??? ??? ????????, ?? ?? ??? ?????????, ????? ????? ??? ??? ???· ??? ?? ????? ??? ????). Численность пеших и конных воинов составляла, кроме экипажей кораблей, 700 000 человек. Кораблей же было 600. Впоследствии же византийцы привезли стелы в свой город и употребили их на постройку алтаря [24] Артемиды Ортосии [25], кроме одного камня, который остался у храма Диониса [26] в Византии; на нем были ассирийские письмена (???? ??? ??? ??????? ??????? ????????? ?????????? ?? ??? ????? ??????? ?????? ????????? ???? ??? ????? ??? ????????? ??????????, ????? ???? ?????· ????? ?? ?????????? ???? ??? ???????? ??? ???? ?? ???????? ????????? ????????? ?????). Место на Боспоре, где Дарий повелел построить мост, находится, как я полагаю, [посередине] между Византием и храмом у входа в Боспор [27] (Hdt. IV. 87; пер. Г.А. Стратановского с уточнениями).

Этот пассаж достаточно подробен и обстоятелен сам по себе, и никаких серьезных оснований сомневаться в его надежности (по крайней мере в главных чертах — какие-то детали Геродот, конечно, мог передать не вполне верно) нет [28]. «Отец истории» с присущей ему любознательностью проявлял живой интерес к эпиграфическим документам — как греческим, так и восточным [29], и потому вполне закономерно, что он уделил заметное внимание надписям Дария, воздвигнутым на Боспоре [30].

Еще более важно, что эти сведения отнюдь не являются изолированными: с ними могут быть сопоставлены другие сообщения античных авторов. Первое из них принадлежит Ктесию Книдскому:

Собрав войско в 800 тысяч, Дарий, наведя мосты через Боспор и Истр, перешел в Скифию; путь занял у него 15 дней. Они (Дарий и скифский царь Скифарб. — Авт.) послали друг другу луки. Дарий, поскольку скифский лук оказался крепче, обратился в бегство. Он перешел мосты и поспешно разрушил их прежде чем войско перешло по ним. Затем Скифарб уничтожил 80-тысячное войско [31], оставленное [Дарием] в Европе. Перейдя мост (через Боспор. — Авт.), Дарий сжег дома и храмы калхедонян, поскольку те пытались разрушить мост, когда он переходил на их сторону (в Азию. — Авт.) и потому, что они разрушили алтарь, воздвигнутый Дарием при переправе во имя Зевса Диабатерия [32] (??????? ?? ??? ??????? ??????, ??????????? ?????? ??? ???? ?????????, ???? ??? ???? ?????? ??????? ?????????? ?????, ??? ??? ??? ?????, ?? ????? ??????? ???????? ??’ ??????? ??????????? ????, ???????? — FGrHist 688 F 13. 21; пер. авторов) [33].

Ктесий перечисляет прегрешения калхедонян перед Дарием не в хронологическом порядке, а, вероятно, сообразно тяжести их вины за каждое. Любопытно, что, согласно данному автору, именно эти проступки калхедонян даже послужили предлогом для начала похода Ксеркса в Элладу (FGrHist 688 F 13. 25), хотя это, конечно, явная передержка.

Наконец, сходную информацию приводит и уже упоминавшийся Дионисий Византийский при описании европейского берега пролива:

57. После храма Дианы Диктинны [34] плавание неспокойно и очень подвержено сильному течению. Местность же называется Псом Пиррием… Тут и сила волн особенно велика — в теснине, разделяющей два материка. Говорят, что здесь же была переправа Дария: ведь в этом месте самосец Андрокл [35] соединил мостом берега Боспора [36]. Тут имеются различные исторические памятники, в том числе кресло, вырубленное в скале (hic locus cum alia praebet historiae monumenta, tum sellam in petra excisam) [37]. Как сообщают, на нем сидел Дарий, наблюдая за мостом и переходящим по нему войском (in hac enim aiunt sedentem Darium spectatorem fuisse pontis et transeuntis exercitus) (здесь и далее пер. И.Е. Сурикова).

Ценен и другой пассаж того же автора, где он описывает достопримечательности южного берега залива Рог, в непосредственной близости от самого Византия (но вне городских стен):

(14) На некотором же удалении от моря два храма — Геры и Плутона; от них не осталось ничего, кроме названия. Ибо первый сожгли персы, ходившие с Дарием в поход на скифов, — таким образом они отомстили за то, в чем город обвинялся перед царем (???? ?’ ???????? ??? ???????? ??? ???, ????? ??? ?????????· ???????? ?’ ????? ?????, ??? ?? ???????· ??? ??? ??? ?? ??? ?????? ?????? ???? ??? ??? ?????? ?????? ?????????, ?? ??????? ??????????? ???’ ?? ?????? ??? ?????).

Для начала стоит разобраться с топографией. Сооруженный по приказу Дария мост, очевидно, располагался в самом узком месте пролива (его ширина здесь всего 700 м), между Румели Хисары и Анадолу Хисары. В 1985–1988 гг. именно здесь был сооружен мост Фатих Султан Мехмет — второй из трех, связывающих ныне европейский и азиатский берега Босфора. Оба берега в этих местах и поныне довольно возвышенны и живописны, что создает естественные предпосылки и прекрасные условия для сооружения тут монументальных архитектурных сооружений, долженствующих сполна удовлетворить вкус и самолюбие персидского владыки [38]. Дарий, без сомнения, желал подчеркнуть преодоление им столь важного пространственного рубежа и символически маркировать свое господство над Боспором [39], представ перед своими подданными, врагами да и всем миром владыкой не только Азии, но и (уже) Европы [40]. Разумеется, подобные деяния не могли расцениваться греками иначе чем проявление ????? [41]. Как указывали комментаторы Геродота, алтарь Зевса, исходя из того что его разрушили калхедоняне, скорее всего располагался на азиатской стороне пролива; следовательно, увезенные византийцами в свой город надписи находились в Европе [42]. Сооружение столь грандиозной конструкции, какой был мост через Боспор [43], имело, без сомнения, широкий резонанс, что нашло отражение как в посвящении Мандроклом в храм Геры на Самосе картины со стихотворной надписью (IV. 88), так и в поэме Херила Самосского (кон. V в. до н. э.) «Переправа через понтонный мост» (?? ?? ???????? ??? ??????? ?? ?????? ???????), упоминаемой Страбоном со ссылкой на Эфора (VII. 3. 9) [44]. По справедливому замечанию А. Фола и Н. Хэммонда, «сам акт переправы такого огромного воинства из Азии в Европу обладал и сакральным значением: дело в том, что воды, разделявшие два континента, были священными — Танаис (Дон), Черное море, Боспор и Геллеспонт» [45]. В ознаменование этого события по приказу Дария были воздвигнуты монументальные памятные знаки: на азиатском берегу (по крайней мере) — алтарь, атрибутируемый Ктесием Зевсу Диабатерию (=Ахурамазде?), на европейском — стелы с перечислением участвующих в кампании и подвластных царю царей народов, трон, откуда было удобно наблюдать за переходом войска, и какие-то другие сооружения. Возможно, в надписи на европейском берегу упоминалось и строительство моста через пролив, а также обозначалась цель похода — привести к покорности скифского царя.

Не стоит сомневаться и в том, что и последующая переправа через Истр также была представлена Дарием как важнейшее символическое событие. Этому, как кажется, могут быть представлены доказательства, полученные при новом рассмотрении уже давно известного источника. В 1954 г. Я. Харматта опубликовал фрагментарную надпись на древнеперсидском языке (DG), выполненную на маленькой глиняной табличке (высота 47 мм, ширина 52 мм, толщина 5–6 мм). Она была случайно обнаружена в неясном археологическом контексте в румынском г. Герла (Трансильвания) еще в 1937 г. Исследователь восстановил текст следующим образом: «Дарий великий царь, царь царей, царь стран, сын Гистаспа, Ахеменид, тот, кто этот дворец построил» [46]. Слово tacaram («дворец») предполагается исследователем на основании присутствия в тексте глагола [a]kunau? («он построил») в 3 л. ед. ч. имперфекта и по аналогии с одной «строительной» надписью Дария I из Персеполя (DPa) (ср. возможность употребления того же глагола, но в 1 л. ед. ч., в сткк. 3 и 5 нашей надписи, о чем было сказано ранее). Харматта предположил несколько различных версий попадания таблички в то место, где она была впоследствии найдена, не исключая в качестве возможного варианта и скифскую экспедицию Дария I (хотя и не рассматривая данную гипотезу как приоритетную). О предназначении же документа исследователь сделал вполне разумное допущение, что он мог быть своего рода черновиком, с которого резчики впоследствии переносили текст на камень [47]. Между тем, говорить о реальной постройке какого-либо дворца персами на Балканах [48] кажется не слишком вероятным [49]. Столь же сомнительным выглядит и допущение, будто бы глиняная табличка, черновик строительной надписи, воздвигнутой (как и дворец, который мог в ней быть упомянут) где-то в глубине Азии, каким-то образом оказалась в Европе — за сотни, если не за тысячи километров. Вероятно, исходя из этого, П. Лекок, поддержавший идею, что обнаруженная табличка была лишь «проектом» и предназначалась для записи на камне, связал ее с той надписью, которую Дарий приказал высечь на камне у Боспора (показательно, что этот исследователь приводит надпись без восстановления, которое предложил Харматта) [50]. Совсем необязательной считает эту конъектуру и Шмитт; сама же надпись могла быть, на его взгляд, связана со скифским походом Дария I и соотноситься с сообщениями Геродота о стелах этого царя, воздвигнутых по случаю строительства моста через Боспор, или с надписью в районе источников у реки Теара [51]. В таком случае возникает закономерный вопрос, а не говорил ли этот текст о сооружении моста через Истр. Учитывая символическое значение этой реки как одного из сакральных рубежей державы Ахеменидов (Plut. Alex. 26, со ссылкой на Динона Колофонского) [52], кажется вполне обоснованным предположение, что сооружение большого моста через нее и последующая переправа войска также получили определенное отражение в царской пропаганде, тем более что подобные события (хотя и довольно неясно описанные) Дарием в надписях упоминались (см. выше; остается, к сожалению, неясным, какое именно слово или выражение было употреблено в данном случае). Вероятно, надпись о строительстве моста могла быть воздвигнута на месте переправы, где-то на берегу Истра [53], но о ней Геродот по каким-то причинам ничего не знал. Что же до глиняной таблички, ее черновика, то, разумеется, остается не вполне понятным, каким образом она оказалась в Трансильвании, к северу от Дуная [54]. Однако такое ее путешествие все-таки выглядит куда более вероятным, нежели другие версии.

После перехода персидского воинства в Европу эллины Боспора Фракийского, судя по всему, остались до известной степени предоставлены сами себе [55]. Как известно, кампания против скифов шла весьма неудачно, и сведения о бедственном положении армии Дария в Европе едва ли были тайной для византийцев и калхедонян, равно как и для других эллинов: греческие корабли активно использовались царем (Hdt. IV. 83; 85; 87; 89; 97–98; 141), и именно от их экипажей (если предполагать возможность их плаваний во время похода к Боспору Фракийскому и Пропонтиде [56]) могла исходить подобная информация. В этой-то ситуации византийцы и калхедоняне, судя по всему, и разрушили сооружения Дария на обоих берегах пролива с очевидной пропагандистской целью: уничтожить символы персидского господства над проливом и над своими городами и нанести урон царственному престижу персидского владыки.

Авторы данной статьи глубоко уверены в том, что в Фанагории оказался именно какой-то обломок той стелы Дария, о которой говорит Геродот. В самом деле, галикарнасец подробно рассказывает о событиях, в которых фигурируют сам Дарий I (видимо, упоминаемый в тексте нашей надписи дважды), воздвигнутая царем фактически на пороге Причерноморья стела с персидской надписью, а также греки, разрушившие этот монумент и использовавшие его обломки в своих собственных целях — как сугубо утилитарных, так и, возможно, политико-идеологических [57].

Теперь обратимся к рассмотрению вероятных вариантов того, каким же образом кусок этой персидской надписи мог оказаться в Северном Причерноморье. Здесь прежде всего следует перейти к (повторному, вслед за первоиздателями) рассмотрению археологического контекста артефакта. Мы никак не можем согласиться с В.Д. Кузнецовым в том, что именно этот контекст имеет решающее значение в датировке памятника и определении принадлежности его Дарию либо Ксерксу [58] — отчасти (как мы старались показать ранее) из-за недооценки исследователем возможностей других датировок и исторических интерпретаций фрагмента надписи, отчасти — поскольку и сами детали обнаружения камня в Фанагории оставляют немало вопросов. Прежде всего для верного понимания контекста находки далеко не лишним было бы обозначить в публикации ее локализацию на карте фанагорийского городища и — что, несомненно, еще более важно — привести фотографию, на которой камень был бы изображен in situ, т. е. непосредственно в сгоревшем доме, а также план последнего. Перспективным казалось бы и проведение специального химико-минералогического анализа мрамора, который мог бы прояснить его происхождение [59].

Так или иначе, необходимо исходить из того, что мы имеем один-единственный непреложный археологический факт: обломок ахеменидской надписи был обнаружен в доме, погибшем в пожаре в V в. до н. э. (уточнение того, когда именно случилась гибель постройки, оставим фанагорийским археологам — для нашей гипотезы это в сущности не так уж важно). Не исключено, что камень использовался в качестве какого-то элемента внутреннего устройства дома — порога, приступки, подставки и т. д. — т. е. попал он туда (существенно?) раньше, чем произошло разрушение строения. Соответственно, рассуждения В.Д. Кузнецова об уничтоженных фанагорийских укреплениях и указанном жилище как о закрытых комплексах, что, с его точки зрения, будто бы подтверждает не только данную им датировку событий, но и их историческую трактовку [60], имеют относительную ценность: ясно только, что наш артефакт оказался во втором из этих комплексов до того, как тот «закрылся». Более того, «попытки обнаружить на исследуемом участке другие фрагменты стелы в течение полевого сезона 2017 г., к сожалению, не увенчались успехом» [61], и это вкупе с указанием того же исследователя на исключительную редкость использования камня вообще и отсутствие мрамора в особенности в ранней Фанагории [62] как раз и свидетельствует со всей очевидностью о том, что целой персидской надписи в городе никогда не было, здесь оказался лишь ее привезенный издалека обломок. Едва ли стоит сомневаться, что именно в таком виде фрагмент камня и попал с Боспора Фракийского на Боспор Киммерийский. В противном случае фанагорийцы после «крушения ахеменидского владычества над Боспором» и разрушения надписи с победной реляцией Ксеркса (по Кузнецову) наверняка использовали бы дефицитный мрамор для собственных нужд, подобно тому, как это, согласно Геродоту, не погнушались сделать византийцы — у которых, между тем, этот камень был в достатке. Мрамор разбитой стелы (точнее, по всей вероятности, двух стел с персидским и греческим текстами, см. выше) наверняка должен был бы оставить какие-либо следы в Фанагории — не пережгли же его горожане на известь!

Кроме того, тот факт, что стела не была обработана с тыльной стороны, увеличивает вероятность ее установки в таком месте, где в подобном декоре не было необходимости — скажем, как мы и предполагаем, у подтесанных скал на берегу пролива, в комплексе если не типичных, то по крайней мере присущих персидской монументальной архитектуре конструкций (см. выше). Будучи воздвигнут на акрополе или агоре греческого полиса (исходя из идеи Кузнецова), камень с надписью, по всей вероятности, был бы оформлен иначе, да и буквы надписи вряд ли были бы столь крупными.

Предложенная нами трактовка заставляет подробнее рассмотреть версию, где причиной появления камня на Боспоре Киммерийском (упомянутой, но отвергаемой Кузнецовым) является «транспортировка надписи или ее обломка из одного из ионийских городов» [63]. Разумеется, в выдвигаемом нами предположении необходимо учитывать корректировку провенанса камня: если считать фанагорийский камень обломком монументальных сооружений Дария на Боспоре Фракийском, окажется значительно короче как в географическом, так и в чисто логическом отношении невероятная, на взгляд Кузнецова, «целая цепь случайностей», с помощью которой можно было бы попытаться аргументировать «версию балласта» на пути из Ионии на Боспор Киммерийский [64]. В нашей же интерпретации ситуация меняется: от Боспора Фракийского до Фанагории путь не такой уж и дальний. Нет, в принципе, ничего невероятного в том, что какая-то часть мраморного блока, оказавшаяся в Византии после демонтажа Дариевых стел в 512 г. до н. э., была потом (сразу или несколько позже) вывезена кем-то из оказавшихся в этом городе по торговым или иным делам фанагорийцев [65], а может быть, и уроженцем другого полиса, отправившимся в Северное Причерноморье. Для чего? Вряд ли она была предназначена для сооружения в Фанагории некоей культовой конструкции, подобной алтарю Артемиды Ортосии в Византии или его округе: фанагорийский камень явно не был обработан так, чтобы его можно было использовать для подобной цели, да и его размеры и форма для этого, пожалуй, не очень подходят. В сгоревшем доме камень лежал лицом вниз: содержание варварской надписи обитателей этого жилища, судя по всему, уже нисколько не интересовало.

Предложенная нами трактовка заставляет подробнее рассмотреть версию, где причиной появления камня на Боспоре Киммерийском (упомянутой, но отвергаемой Кузнецовым) является «транспортировка надписи или ее обломка из одного из ионийских городов» [63]. Разумеется, в выдвигаемом нами предположении необходимо учитывать корректировку провенанса камня: если считать фанагорийский камень обломком монументальных сооружений Дария на Боспоре Фракийском, окажется значительно короче как в географическом, так и в чисто логическом отношении невероятная, на взгляд Кузнецова, «целая цепь случайностей», с помощью которой можно было бы попытаться аргументировать «версию балласта» на пути из Ионии на Боспор Киммерийский [64]. В нашей же интерпретации ситуация меняется: от Боспора Фракийского до Фанагории путь не такой уж и дальний. Нет, в принципе, ничего невероятного в том, что какая-то часть мраморного блока, оказавшаяся в Византии после демонтажа Дариевых стел в 512 г. до н. э., была потом (сразу или несколько позже) вывезена кем-то из оказавшихся в этом городе по торговым или иным делам фанагорийцев [65], а может быть, и уроженцем другого полиса, отправившимся в Северное Причерноморье. Для чего? Вряд ли она была предназначена для сооружения в Фанагории некоей культовой конструкции, подобной алтарю Артемиды Ортосии в Византии или его округе: фанагорийский камень явно не был обработан так, чтобы его можно было использовать для подобной цели, да и его размеры и форма для этого, пожалуй, не очень подходят. В сгоревшем доме камень лежал лицом вниз: содержание варварской надписи обитателей этого жилища, судя по всему, уже нисколько не интересовало.

Тем не менее не хочется отказываться и от достаточно романтичной версии, категорически настаивать на надежности которой мы, разумеется, не решимся. Фанагория, как известно, была колонией малоазийского Теоса. Его граждане покинули родной город во время осады полководцем Кира Гарпагом, чтобы не попасть в рабство после неизбежного подчинения персам, и переселились в Абдеры на фракийском побережье Эгеиды в 546 г. до н. э. (Hdt. I. 168; Strab. XIV. 1. 30) [66]. Об основании Фанагории теосцами недвусмысленно сообщают Псевдо-Арриан (Per. 47) и Псевдо-Скимн (886–887). Особенно выразительно характеризует причину, вынудившую теосцев искать убежище во вновь основанном полисе на Боспоре Киммерийском, Арриан Флавий: «Фанагория, которую основал теосец Фанагор, бежавший от надменности персов» (?????? ??? ??? ?????? ????? — Bithyn. F 55 Roos = Eustath. ad Dion. Perieg. GGM. II. 549, p. 324. 36–41) [67]. Независимо от того, справедливы ли интересные выводы В.Д. Кузнецова относительно выведения апойкии в Понт не из Теоса непосредственно, а из Абдеры — теосцами, еще не утратившими своего прежнего полисонима [68], мотив (героического) бегства от персов с целью сохранения свободы должен был восприниматься фанагорийцами как вполне актуальный и на момент завершения скифского похода персов. В 512 г. до н. э. в городе еще наверняка жили многие представители первого поколения колонистов; уже родились и выросли их дети — но память о драматических событиях, связанных с потерей родины и обретением новой, была, вероятно, вполне свежа [69]. Понятно, что крах европейской кампании Дария должен был быть воспринят боспорскими греками, равно как и многими другими эллинами — разумеется, в первую очередь теми, кого эти события затронули непосредственно (византийцами, калхедонянами и гражданами полисов Пропонтиды) — если не как эпохальное, то по меньшей мере очень важное событие, ознаменовавшее, как тогда могло показаться, крушение ахеменидских притязаний на Европу да и, пожалуй, в целом на господство над греческим миром. Никто, конечно же, в тот момент не мог представить, что впереди будут великие и драматические события: Ионийское восстание, Марафон, вторжение полчищ Ксеркса в Элладу, Фермопилы, Саламин, Платеи и Микале, последующие десяти- летия напряженнейшего военного и дипломатического противостояния…

Подчеркнув еще раз тот факт, что разрушение эллинами воздвигнутых по приказу Дария сооружений имело ярко выраженный символический характер (как и их установка!), можно предположить, что остатки персидских монументов, вероятно, просто были «растащены на сувениры» [70], воспринимавшиеся фактически в качестве трофеев теми из эллинов, кому они достались (возможно, непосредственно при разрушении стел на том самом месте, где они были воздвигнуты). Если же вспомнить, что, согласно Геродоту, обломок персидской надписи пребывал в Византии где-то у храма Диониса, то станет очевидным и существование определенного политико-религиозного контекста деяний, связанных с разрушением Дариевых сооружений, в том числе и воздаяние за ту же самую ??? ??? ?????? ????? — хотя здесь, видимо, и не приходится говорить о настоящем посвящении в храм. В этой связи сразу приходит на память описанное все тем же Геродотом (IX. 121) посвящение в греческие храмы части конструкций разрушенного моста Ксеркса через Геллеспонт [71], ознаменовавшее, с точки зрения эллинов, окончание агрессивной со стороны персов стадии Греко-персидских войн. Если допустить, что фрагмент персидской надписи с европейского берега Боспора Фракийского примерно в таком качестве оказался на Боспоре Киммерийском, становится понятными его появление именно в Фанагории, граждане которой имели личные счеты с персами [72]: он, будучи привезен кем-то из граждан, мог находиться в течение некоторого времени не только в каком-либо храме (или около него, как в Византии), но и в других местах (общественное здание, частный дом и т. п.). Не исключено, что камень просто передавался от поколения к поколению как своего рода семейная реликвия — хотя, судя по контексту обнаружения, с течением времени его символическое значение вполне могло сойти на нет.

Таким образом, подробное рассмотрение вопросов, связанных с созданием и разрушением персидских монументов на Боспоре Фракийском, проясняет немало интересных нюансов в греко-персидских взаимоотношениях в конце VI в. до н. э. В то же время для выявления каких-либо деталей истории эллинского Северного Причерноморья фанагорийская надпись, к сожалению, оказывается существенно менее информативной: она может свидетельствовать, пожалуй, только о наличии определенного морального противостояния боспорских греков (или какой-то их части) имперским амбициям Ахеменидов.