Как устроены экологические протесты в России

В августе 2019 года исполнился год протестам в Шиесе, самому активному на сегодня, однако далеко не первому низовому экологическому движению в России. До него с 2012 до 2014 года жители протестовали против добычи никеля в Воронежской области. 

В стадии затишья сейчас движение против Томинского ГОКа в Челябинске, многочисленные «антисвалочные» движения Подмосковья, движение против МСЗ в Казани, против полигона в Рикасихе (Архангельская область) и Филипповском (Владимирская область). Некоторые из движений не один год собирали многотысячные митинги, опровергая обычные ожидания от провинции, где якобы ничего никогда не происходит и любая инициатива наказуема. Хотя, с другой стороны, в России немало примеров, когда даже аварии на радиоактивных производствах или взрывы на заводах не вызывают массовых протестов. Мы попытались разобраться, как экологические движения могут побороть инерцию.

Почему в России так плохо с гражданской активностью?

В последние годы власти в России начали подозрительно относиться к любой несанкционированной общественной активности, однако и в прошлом, когда свобода мирных собраний ограничивалась значительно меньше, российские граждане участвовали в протестных движениях редко и обычно без большого энтузиазма. Следует сказать, что в этом отношении Россия не уникальна: подобные проблемы есть, кажется, во всех бывших социалистических странах. По мнению американского политолога Марка Ховарда, автора классической книги «Слабость гражданского общества в посткоммунистической Европе», связано это с тем, что все коммунистические режимы неизменно насаждали в своих странах псевдогражданские организации с фактическим навязанным членством. Это привило людям стабильное отвращение к активизму и заставило с большим скепсисом смотреть на формальное вступление в какое-либо НКО, даже когда человек разделяет его цели.

В современной России государство играет против гражданского общества, становясь все более и более авторитарным. Об этом говорит принятие законов о «нежелательных организациях» и «НКО — иностранных агентах». Например, как пишут представители Клуба юристов НКО, закон об «иностранных агентах» послужил разделению НКО на два лагеря: лояльных государству и получающих президентские гранты, и нелояльных, получающих клеймо «иностранного агента», штрафы и серьезные помехи в работе. 

К счастью, те организации, которым удалось выжить в этом суровом государственном климате, сейчас приспособились к новым условиям, часто объединены в неформальные сети и могут помочь протестующим если не прямой поддержкой, то советами, оглаской и предоставлением нужной информации. В целом, несмотря на то что независимых НКО в России по объяснимым причинам может быть меньше, чем в странах Восточной Европы, пережившие давление организации часто показывают высокий профессиональный уровень. Это позволяет, например, оказывать помощь гражданам, борющимся за сохранение окружающей среды и экологическую безопасность и превращать такой протест из стихийного выступления в осмысленную деятельность по защите своих интересов.

Кто создает экологические движения?

«Кто руководит протестом?» — любимый вопрос всех силовиков. Но один из главных признаков социального движения — сетевая структура, где лидеры никогда полностью не определяют повестку движения. В движениях и против добычи никеля в Черноземье, и против свалки в Шиесе есть как состоятельные люди, местная «буржуазия», по их собственному определению, так и обычные пенсионеры, рабочие, молодежь. Их совместные действия, стихийная демократия — вот то, что обычно вдохновляет участников в протестных движениях. 

Легче сказать, какие группы вряд ли окажутся способными к самоорганизации: те, у кого нет ни свободного времени, ни свободных денег. В огромной степени это относится к провинциальным работникам бюджетной сферы, которые к тому же находятся под сильным давлением начальства. Поэтому для появления протестов в местности с потенциальными экологическими проблемами необходима критическая масса независимых профессионалов. Они должны понимать, что получают деньги за свой профессионализм, а не по благоволению начальства; иметь достаточно денег и свободного времени, чтобы посвящать их движению. Например, по словам активистов, в лагере у Шиеса жители Урдомы держат вахту гораздо чаще, чем жители Яренска. Объясняют это тем, что в первом поселке живет много работников «Газпрома» с неплохими для региона зарплатами, тогда как в Яренске — «колхоз». 

Пенсионеры поддерживают устойчивость экологических протестов не меньше предпринимателей и высокооплачиваемых специалистов. Их мотивы понятны: с маленькой пенсией им еще труднее будет продержаться без подсобных хозяйств и местной природы. Пенсионеры — «пехота» протестов: у них есть свободное время, которого нет у молодежи, часто именно они ведут постоянный мониторинг в тех пунктах, где могут приступить к вырубке леса или начать незаконное строительство.

Не менее важно, чтобы о протестах и их причинах написали СМИ с аудиторией крупнее телеграм-каналов и личных блогов. Если протест происходит в регионе с собственными популярными медиа и информационными агентствами и относительно мягким политическим режимом, эту проблему хотя бы не приходится решать активистам. Так, о протестах против свалки в Шиесе пишут в независимых СМИ и Республики Коми, и Архангельской области. Но чаще бывает так, что местная пресса оказывается подконтрольной губернатору-бенефициару спорного проекта. Тогда местные СМИ дают мало информации о протесте или искажают ее, как это было с движением против добычи никеля в Черноземье. Активистам пришлось создать свой местный новостной портал и сайт о движении, чтобы хотя бы видео митингов и отчет о них был доступен широкой аудитории. 

Другим дефицитным ресурсом в любом постсоветском протесте остаются люди, способные на акции прямого действия. Социолог Керстин Джакобссон замечает, что репертуар постсоветских движений обычно ограничивается ненасильственными действиями без конфронтации. Казалось бы, это большой плюс постсоветских движений. Однако в случае, если власть или бизнес-структуры начинают активно давить на протестующих (в том числе с использованием силовых структур и обыкновенных «титушек»), участники акций оказываются беззащитными. 

Но, даже если люди, готовые решительно действовать против произвола, есть, они не вполне представляют, какие шаги следует или не следует предпринимать. Например, в лагере на Шиесе активисты с военной подготовкой смогли организовать прорыв оцепления ЧОП на месте незаконной стройки, но, судя по наблюдениям, не знали, как использовать свой успех дальше, что сделало акцию не слишком осмысленной. С другой стороны, как показывает опыт движения против добычи никеля, конфронтация приводит только к усилению давления на активистов, но их требования так и не слышат. Например, после того, как 22 июня 2013 года жители, протестующие против добычи никеля, с крестным ходом дошли до места будущей разработки, сломали забор и неизвестные сожгли буровое оборудование, давление на активистов только усилилось. Несмотря на то что, судя по опросам, местные жители против разработок и поддерживают активистов, к жителям так и не прислушались. 

К тому же сначала почти все российские движения тратят время на подготовку многочисленных обращений к Путину, упуская первую возможность мобилизации против незаконных действий. В случаях, когда противники движений обладают властью хотя бы на уровне губернатора, эти обращения не дают никакого результата. Но люди верят, что именно такие действия приемлемы, безопасны и могут помочь, поэтому начинают с них.

Символические ресурсы и идентичность

Вопросы «что мы можем сделать?» и «на что мы имеем право?» тесно связаны с ответами на вопрос «кто мы?» В ответах на эти вопросы невозможно быстро изобрести что-то новое, поэтому активисты используют то, что есть. Например, в протестах против добычи никеля в Черноземье (это Воронежская и часть Волгоградской области) активную роль играла казачья идентичность. Несмотря на то что казаки в этом движении были, скорее, активным меньшинством, они часто становились героями репортажей. А лозунгом протестов против свалки в Шиесе стал «Поморье не помойка», хотя далеко не все жители севера европейской части России согласились бы с тем, что эти места — земли поморов. Но борьба за природу региона — не лучшее время разбираться в тонкостях региональной идентичности. Наоборот, это повод создавать и пересоздавать образ региона.

Как ни странно, наиболее безотказным и распространенным приемом для объединения людей (и обхода закона о митингах) оказывается использование в протесте религиозных символов. Во многих, если не в большинстве протестов активисты получают легитимный повод собраться рядом с местом, где ведутся спорные работы, после установки и освящения поклонного креста. Поэтому настроенный на поддержку протестного движения священник — ценный ресурс протеста. К сожалению, практика показывает, что представители церкви редко решаются вступить в какой-либо конфликт с властями предержащими.

Национальное достояние

При всей возможной слабости российских протестных движений их можно назвать национальным достоянием, и оснований для этого у них, возможно, больше, чем у корпораций по добыче углеводородов. Протесты — школа, в которой люди учатся обретать и отстаивать свое мнение, осознавать себя гражданами, способными что-то изменить. В социологии это называют agency, или «агентность». Способность сформулировать собственное суждение — важное гражданское качество, которое развивается только практикой. Интервью с муниципальными чиновниками, участниками провластных митингов и не участвующими в протестах жителями часто показывают, что своего мнения по важным общественным вопросам (имеющим непосредственное отношение к их жизни) у них просто нет. 

Поэтому, кто бы ни участвовал в низовых протестах, правые или левые, крестьяне или предприниматели, важно то, насколько они способны отстаивать свои интересы. В этом смысле прав критически настроенный по отношению к нынешним порядкам бизнесмен, основатель группы «Рольф» Сергей Петров, который однажды сказал: «Прежде чем делиться на правых и левых, нужно для начала иметь достаточное количество людей, имеющих свое мнение». Это, возможно, главное, что остается у людей после участия в низовых протестах, даже если они не одержат победы. 

Автор — Мария Туровец, независимый социолог-исследователь. Материал подготовлен на основе исследования движения против добычи никеля в Черноземье, в ходе которого было проведено более 40 интервью с активистами и представителями администрации, а также блог-тура при поддержке интернет-журнала «7х7» и «Экодвижения 42».