50 лет первой космической станции: интервью с Борисом Волыновым

Своими воспоминаниями о легендарной стыковке двух «Союзов» накануне 50-летия этого события поделился один из участников полёта 1969 года — командир корабля «Союз-5» Борис Валентинович Волынов.

— Борис Валентинович, вы писали страницы истории освоения человеком космоса. Какой момент для вас был самым волнительным во время осуществления первого полета: сам старт, момент первый в истории стыковки или перехода ваших товарищей в другой корабль?

— Это хороший вопрос. Но, с другой стороны, знаете, каждый из тех моментов, которые вы назвали, он является самым острым. Не было бы его, не было бы продолжения.

– Расскажите о том, как Вы пришли в отряд космонавтов? Что Вам запомнилось? Как Вы шли к этому памятному полёту?

- Я пришел в отряд космонавтов вместе с Гагариным, это была первая двадцатка. Мы пришли для того, чтобы пойти и рискнуть, многому научиться, набраться навыков. Я по комсомольской путевке сначала в авиацию, исполнилась моя мечта, я стал летчиком-истребителем, а дальше мне появилось предложение пройти медицинскую комиссию для работы на более современной технике, на больших скоростях, на больших высотах, в новом направлении не известном человечеству. Слетал Юрий Гагарин, слетал Герман Титов. Герман Титов, кстати, столкнулся с явлением, которое человечество не знало еще вообще, что вдруг, оказывается, невесомость влияет на вестибулярный аппарат таким образом, что возникает такая болезнь, как болезнь укачивания. Это сложно. В результате Герман отказался летать дальше. Потому что слишком сложно было целые сутки летать в этом состоянии. И остались из той шестерки, которая готовилась к первому полету, четыре человека. Списали Григория Нелюбова. Осталось три. Это был конец 1961 года.

С того момента был пройден путь до 1969 года, когда мы стартовали. Было несколько подготовок. Я полностью был готов к космическому полету. Приведу один эпизод. Мы готовились в 1963 году вместе с женской группой к первому полету женщины. Быковский и я. Кто из нас полетит, тогда не было понятно. И он, и я подходили нормально. Вместе готовились - и вот вам, пожалуйста, государственная комиссия: Каманин представляет Быковского и меня. В итоге решили: летит Быковский. Я – резервный.

— Давайте вернемся к тому старту, когда состоялась первая стыковка. Почему была выбрана именно ваша четвёрка?

— Почему именно мы пошли? Шаталов и я готовились раздельно как командиры кораблей для стыковки. Мы должны были уметь стыковаться. И соперничество играло не последнюю роль: кто из нас лучше сделает это. Это тоже сложно. Это выматывающая штука, это кросс, самое настоящее соревнование. В конце концов мы дошли до хорошего уровня.

Дело в том, что в 1967 году полетел [Владимир] Комаров, у них точно такое же задание, как и у нас было. Там получилось так, что вроде бы активный первый стартует, выводится на орбиту, проверяет работу системы и дальше все, как у нас. Вышел на орбиту, а левая солнечная батарея не открылась. Все ясно. Энергии не хватает и много всего. И там еще появились несколько зацепок, несколько неверно работающих систем и т. д. Решили полетать немножко и садиться. В итоге, как все знают, всё кончилось гибелью [Комарова]. Проводили расследование. Я участвовал в этом расследовании.

[...] С Шаталовым мы стыковались на тренажерах. Для того чтобы создать ситуацию, когда мы не слышим, не видим, а только видим изображение друг друга — попробуй состыковаться! Ножницами обрезает провод электрический... Было и такое. Но мы раньше еще подумали об этом. Поэтому самые важные команды мы моргали [с помощью световых сигналов]. У нас огни еще есть. Поэтому мы могли их включать, выключать и т. д. И вот так мы передавали информацию друг другу и понимали, что делается. В конце концов были в ЦК партии, беседа была с нами и прочее. И решили оставить этот экипаж в таком составе. Елисеев и Хрунов были подготовлены еще к первому полету, когда полетел Комаров.

— По какому сценарию осуществлялась стыковка «Союза-4» и «Союза-5»?

— Мы подошли друг к другу в автоматическом режиме на расстояние сто метров. И потихонечку, вручную начали подходить так, как на тренировках было. Ничего нового не было, особенно для нас. Мы подходили, подходили. Оба понимали друг друга, подходили. Подошли на расстояние тридцать метров. Остановились, решили сделать зависание.

— Для чего было решено это сделать?

— [На Земле] нас просили: если будет малейшая возможность, сделайте так, чтобы вас увидел весь мир. А для этого вы должны быть в поле зрения тех антенн, которые есть в Советском Союзе в расположении станций. А мы глянули: тридцать метров, глянули на поверхность Земли, где мы находимся-то. В районе Африки. Значит, мы можем состыковаться, но никто нас не увидит. Придем уже в стыковочном состоянии. Поэтому решили потянуть до установления телесвязи.

У Володи [Шаталова] топлива не было. А мы с Лешей [Елисеевым] думали: посмотри, сколько у нас, хватит, не хватит? Он говорит: пока потяни, а я посчитаю. Он считал, смотрел, переговаривался, связь была. Когда появилась связь, появилась картинка на телевидении, на Земле сказали: все нормально, ребята, можно. Мы обрадовано состыковались, плавненько, аккуратненько, у всех на глазах. То, что просили, мы все сделали.

— После осуществления первой стыковки двух космических кораблей на тридцать пятом витке члены вашего экипажа Хрунов и Елисеев вышли из вашего «Союза-5», и перешли в корабль «Союз-4». Расскажите, пожалуйста, как проходил переход?

— Дело в том, что в бытовом отсеке, который предназначен для отдыха или какого-то действия не по программе, лежали два скафандра. Но самое главное, что было у одного парня, который будет соединяться с моим бортом, надев скафандр, коротенький маленький шланг (провод), шестьдесят или чуть больше сантиметров. У — второго длинный, который был соединен с моим бортом и питается от моего корабля. Я управлял действиями Хрунова и Елисеева. Они надевали скафандры, помогая друг другу. Я им тоже помогал, как мог. Но мне надо было еще и бегать управлять.

Расскажу маленький эпизод. Надели наконец-то скафандры. Я проверил все, запустил ранцы (для подачи кислорода). Я запускал ранцы. Они сами смотрели, контролировали все это дело. Работоспособность нормальная, все дышат, все в порядке. Эмоций-то все равно много — впереди выход. Но все закрыто. Для того чтобы проверить, как работает скафандр, надо сбросить давление. Я-то без скафандра, поэтому я ухожу в спускаемый аппарат, закрываю герметично люк, и они остаются там, а я немного сбрасываю давление. И слежу за ними. У меня есть на приборах их показания: пульс, давление, частота дыхания. Сбрасываю давление, все нормально, никаких вопросов. Говорю: дальше будем сбрасывать? Они говорят: да, конечно. Время идет. По времени все четко шло. Я начал дальше сбрасывать. Все нормально. Все сбросил. У меня все герметично. Давление в спускаемом аппарате не меняется. Время идет. Он [Шаталов] подгоняет. Дальше нужно открыть люк. Я сообщаю всем по радио: открываю люк к выходу. Нажимаю кнопку, люк пошел, механизм работает нормально. И как пошли — и пульс, и давление у моих мальчиков! Эмоционально они так среагировали, здорово!

Через некоторое время — буквально минуты — говорю: у вас что-то все подпрыгнуло, а надо бы дальше двигаться. Давайте, будем работать. У них камеры еще с собой, шланги надо распутать и т. д. Шланг был один длинный, здоровый, а подключен у меня на борту. Надо с ним дойти до того [корабля], там переключить шланг на тот борт, а здесь надо подцепить Лешку, вторым концом он переходил. Много было эмоций... Самое интересное было то, что земля участвовала, но не очень ввязывалась.

Как-то Елисеев выступал, я сам не мерил сколько, но он сказал — четыре метра у каждого — Шаталова и у меня, было мелко-мелко напечатано все, что надо делать, последовательность операций. Отступать нельзя ни на йоту. Слава Богу, все прошло, проехало нормально. Они дошли туда, перешли.

— Те самые газеты (письма), которые передали Шаталову, — это была чья-то случайная идея?

— Не только. И у журналистов появилась такая идея. Её поддержал Каманин, он все время запрещал всякие новшества, все против. А здесь не возражал. Нам сказали: да, только много не берите, несколько газет, письма от жены с поздравлениями Шаталову, со стартом.

— Вы были состыкованы более трёх часов?

— По-моему, мы четыре часа были состыкованы.

— Дальше у них и у Вас была посадка?

— Да. У них все прошло нормально. А я сутки еще летал.

— В какой момент вы поняли, что посадка проходит нештатно? Многие источники, рассказывающие про вашу аварийную посадку, пишут, что вы спасали бортовой журнал и записывали на магнитофон, что с вами происходит, надеясь, что информация уцелеет, и поможет в расследовании катастрофы. Правда ли это? Где-нибудь сохранились эти записи?

— Возможно, где-то они сохранились. Наверняка, их сразу забрали у меня. Посадка была аварийная, там было не до журнала. Дело в том, что когда авария произошла с Комаровым, то информации никакой не осталось. И мы гадали по положению тела, что там происходило. Потом решили сделать магнитофон, который писал бы на проволочку. И даже при пожаре информация бы сохранялась. Этот магнитофон как раз был у меня, над левым плечом.

— Как же происходила посадка «Союза-5»?

— Там получилось так. Трое [члена экипажа «Союза-4»] уже прибыли. У всех праздник. Мне дали телефонограмму, по которой я должен был проверить перед запуском двигателя: правильно ли стоит корабль относительно Земли. Я должен видеть берег Земли, чтобы не запустить двигатель на разгон (тогда я вообще бы не сел на Землю, ушел бы на другую орбиту). Идет все нормально. Программа работает замечательно. Приходит время запуска двигателя. Перед этим нужно проверить. Я смотрю в оптический прибор, который дает возможность обзор 150 градусов сразу. И по Земле тоже. Все расчерчено у нас, как Земля должна идти. Глянул, а на Земле ночь. Ошиблись. Я про себя думаю: «куда запускать двигатель»? — Неизвестно. Всю программу выключил. Теперь надо было вручную, самому сориентировать [корабль] нормально. Мне дали возможность [задействовать] несколько режимов управления. Дали самый быстрый, скажем так. Крутнул, включил, поехали дальше. Все прошло как по писанному. Четко, совершенно до миллиметрика. Двигатель отработал четко, все нормально. А через шесть секунд после работы двигателя идет команда на разделение. То есть, корабль должен разделиться. Приборно-агрегатный и бытовой [отсеки] отстраняются. Выделяется спускаемый аппарат, за счет своих двигателей он должен встать наиболее защищенным местом, это пол, днище корабля. Там максимальная защита от теплонагрузок. Все вроде нормально.

Бах! Прошли секунды включения. Но бытовой отскакивает, а приборно-агрегатный не отделился. Начинает крутить. Что получается?

Спускаемый аппарат овальный, у него есть днище, наиболее защищенная его часть. Он должен идти по вектору скорости. А на самом-то деле он не идет. Почему? Потому что сзади стоит еще приборно-агрегатный, у которого солнечные батареи. А солнечные батареи работают как крылышки. А, как известно, ворона вперед хвостом не летает. Его переворачивает. И переворачивает так, чтобы крылышки были сзади. Но если так, то всё прогорит. И очень быстро. Автоматика понимает, что это неправильно. Его снова переворачивает. И вот он так раскручивается. И раскрутился: так и шел, крутился все время. Я даже мерил скорость вращения. Это легко. Время засекал на секундомере.

— И при этом Вы всё записывали?

— А как же? Я же участвовал в расследовании гибели Комарова. Я знал, что нужно испытателям. Поэтому то, что можно было, все нужно было выжать. Что я и делал. Все писал на проволочку. Эмоций было предостаточно. Жить хотелось. Аппарат крутился, крутился. Мне повезло только в одном: нагрелись баки со стартовым топливом (в приборно-агрегатном отсеке). От этого получился взрыв. И вот эти три тонны спускаемого аппарата, плюс еще солнечные батареи — всё это отлетело, слава Богу.

Спускаемый аппарат начал еще больше крутиться. И крутился как? Голова — ноги. Поэтому перегрузки тоже были. Металл на твоих глазах становится мягким, как тряпочка. Потом — жидкая фаза и газообразная.

— Была ли в этот момент связь с Землей?

— Нет, все антенны сгорели. Все я это описал. Потом листочки я сунул под кресло. Но они не уцелели, конечно.

— Как продолжился спуск?

— Повезло, что открылся парашют. Но спускаемый аппарат три тонны весил, и он крутился, значит, мог начать закручивать стропы. Но этого не произошло.

— Говорят, что после сложного восстановления после первого полета вам предвещали не только конец карьеры космонавта, но и даже летчика. Расскажите, каким образом вам удалось восстановиться?

— Полет закончился грубой посадкой. Но я остался живой. Удар был очень сильный. Я был в ложементе, а в ложементе я и [Владимир] Комаров готовились довольно продолжительное время. И качественно, я бы сказал, с умом. Но во время посадки был настолько жесткий удар, что магнитофон, о котором я говорил, оторвало, и он как снаряд мимо моих ног пролетел в днище и здорово ударился. Но, слава Богу, запись на проволочке осталась цела вся.

Когда меня привезли в госпиталь Бурденко, я не мог есть, меня уговорили меньше говорить. Но доклад я сделал обязательно. Но зубы-то болтались. Я питался только через трубочку: соки, бульон. Десять дней так было. В госпитале было отделение челюстно-лицевой хирургии. Попался очень хороший человек, который возглавлял это отделение, он был с большим опытом. Он посмотрел и сказал: «все ясно». Общий наркоз и диагноз: перелом корней зубов верхней челюсти. Сделали общий наркоз. Отрезали десну, убрали все обломки. Месяц лечения зубов. Все медицинские дела сделали, и, естественно, в этом году мне не разрешили летать. Потом все доделывали, хлопот хватало. Но, тем не менее, в конце этого года я уже прыгал с парашютом как инструктор. Я инструктор десантный давно уже.

— Как Вы стали командиром отряда слушателей в Центре подготовки, по сути — новобранцев?

— Мне начал Каманин говорить: тут приходят ребята молодые, иди командиром отряда слушателей. — Нет, не пойду. Отказался. Начал меня уговаривать. Четыре раза он меня выгонял из кабинета: иду думай, соглашайся, а на пятый раз принесли приказ главкома уже подписанный: распишись. Ты назначен. И всё. Так и стал командиром отряда слушателей в 1969 году. Пришли группа: Джанибеков, Романенко, Попов, Березовой, Илларионов, Фефилов... Начал с ними работать. Они абсолютно на уровне колхоза были примерно (а мы в 1968 году только закончили Академию Жуковского). Мы знали все новинки, как должно быть, правильно, а не так... Привлёк науку. Наш центр [подготовки] стал научным. Я настоял на том, чтобы найти преподавателей среди офицеров. Попросил генерала Каманина, чтобы он курировал меня. Он согласился. Когда я готовил экипаж к космическому полету, я просил: разрешите мне со слушателями съездить [на космодром] в последние два дня. Плюс ко всему недавно был пуск аварийный. Пусть ребята посмотрят, что происходит, что остается от этого. Чтобы посмотреть характер каждого. Не все подходят в отряд космонавтов. Получилось вроде неплохо.

Источник: m.vk.com