Все последние события из жизни вулканологов, сейсмологов Японцев, Американцев и прочих несчастных, которым повезло родиться, жить и умереть в зоне сейсмической активности
Синий цвет появился в человеческой истории сравнительно недавно — по крайней мере в том виде, в котором мы его знаем сейчас, его долгое время не было.
В древних языках отсутствовало слово для описания синего цвета — ни в греческом, ни в китайском, ни в иврите не было соответствующей лексемы. А без слова, обозначающего цвет, люди могли не видеть его вообще.
Как мы поняли, что синего не хватает
Как известно, в «Одиссее» Гомер описывает «море цвета темного вина». Но почему «цвета темного вина», а не «темно-синее» или «зеленое»?
В 1858 году ученый Уильям Гладстон, который позже стал премьер-министром Великобритании, заметил, что это не единственное странное описание цвета у великого грека. Несмотря на то что поэт в каждой песне приводит описания сложных деталей одежды, доспехов, оружия, черт лица, животных и многого другого, упоминаемые им цвета кажутся странными: железо и овцы — фиолетовые, мед — зеленый.
Гладстон решил подсчитать, сколько раз упоминается в книге каждый из цветов. Черный встречается около 200 раз, белый — приблизительно 100, а вот остальные цвета упоминаются редко: красный — менее 15 раз, желтый и зеленый — менее 10. Изучив другие древнегреческие тексты, Гладстон обнаружил ту же закономерность — в них не было ничего, что описывалось бы как «синее». Такого слова даже не существовало.
Казалось, греки жили в мутном, грязном мире, лишенном ярких красок, по большей части черного, белого и металлического цветов со случайными вспышками красного и желтого.
Гладстон предположил, что это, возможно, было уникальной особенностью греков. Но филолог Лазарь Гейгер продолжил его исследования и выяснил, что эта закономерность прослеживается и в других культурах.
Он изучал исландские саги, Коран, древние китайские рассказы и древнееврейский текст Библии. Анализируя индуистские ведические песнопения, он отмечает: «Эти тексты, включающие более десяти тысяч стихов, полны описаний небес. Вряд ли какой-либо объект описывается чаще. Солнце и игра цвета на краснеющем во время восхода крае неба, облака и молнии, воздух и эфир — все это разворачивается перед нами снова и снова. Но в этих древних песнях нигде не упоминается, что небо —голубого цвета».
У этих народов не было синего — потому что его не могли отличить от зеленого или более темных оттенков.
Гейгер решил выяснить, когда слово «синий» появилось в языках, и обнаружил странную закономерность. В каждом языке изначально существовали слова для черного и белого, тьмы и света. Следующее по времени появления обозначение цвета в каждом изученном языке — слово «красный», цвет крови и вина. После красного традиционно появляется желтый, а позже — зеленый (хотя в некоторых языках желтый и зеленый меняются местами). Последним во все языки приходит синий.
Единственной древней цивилизацией, создавшей слово для синего, были египтяне — и вполне закономерно, что единственной культурой, производившей синий краситель, также была древнеегипетская.
Если подумать, синий не так уж часто встречается в природе: синих животных почти не существует, голубые глаза — редкость, а синие цветы по большей части являются результатом селекции. Конечно, есть небо, но голубое ли оно на самом ли деле? Как мы узнали из работы Гейгера, даже в священных текстах, в которых небо упоминается постоянно, оно все равно не обязательно «синее».
Действительно ли небо голубое
Исследователь Гай Дойчер, автор книги «Сквозь зеркало языка: почему на других языках мир выглядит иначе», провел социальный эксперимент. В теории один из самых первых детских вопросов во всем мире — «Почему небо голубое?». Ученый вырастил свою дочь, стараясь никогда не заострять внимание на цвете неба, а затем однажды спросил ее, какой цвет она видит, когда смотрит ввысь.
Альма, дочь исследователя, не знала ответа. Для нее небо было бесцветным. Сперва она решила, что небо белое, а потом в конечном итоге, что оно голубое. То есть голубой цвет не был первым, который она увидела, и это был не тот ответ, к которому она интуитивно склонялась, хотя именно на нем она остановила в итоге свой выбор.
Получается, до того, как появилось это слово, люди не видели синего цвета?
С этим предположением все немного сложнее, потому что мы не можем точно сказать, о чем думал Гомер, когда описывал море цвета «темного вина» и фиолетовую овцу, — но мы точно знаем, что древние греки и вообще все древние цивилизации имели то же строение глаза и мозга, а следовательно, ту же способность различать цвета, что и мы.
Но можете ли вы увидеть нечто такое, для описания чего у вас нет подходящего слова?
В поисках ответа на этот вопрос исследователь Жюль Давидофф отправился в Намибию, в гости к племени химба. Это племя говорит на языке, не имеющем специального обозначения для синего, в нем синий и зеленый «слиты» на лексическом уровне.
В рамках эксперимента членам племени показали круг, где 11 квадратов были зелеными, а 1 — синим. Большинство участников не смогло выбрать тот, который отличался от других. Те же, кто разницу все-таки заметили, потратили намного больше времени и сделали при этом больше попыток, чем потребовалось бы даже слабовидящему человеку из развитой страны.
С другой стороны, у племени химба оказалось больше слов для определения оттенков зеленого, чем в английском языке. Взглянув на круг зеленых квадратов, один из которых немного отличается оттенком от остальных, они могут мгновенно определить, какой из квадратов не такой, как все. А вы?
Какой квадрат отличается от других?
Для большинства из нас это сложное задание.
Сдаетесь?
Вот квадрат, отличающийся от других:
Давидофф пришел к выводу, что без слова для описания цвета, без идентификации его как отличающегося нам намного сложнее заметить разницу между цветами — даже если наши органы зрения обладают точно такими же физиологическими характеристиками, как глаза тех, кто легко видит эту разницу.
Выходит, до того, как синий стал распространенным понятием, люди могли видеть его — но, похоже, они не знали, что видят. Если вы видите что-то, но не знаете об этом, существует ли оно? Большой вопрос, который следует переадресовать представителям существующей с недавних пор науки нейрофилософии.