Человек, добывавший драконов

Часть первая,

в которой рассказывается о том, как корреспондент дозванивается в Палеонтологический институт, чтобы поговорить об Иване Ефремове

Когда-то Ефремов работал в Палеонтологическом институте РАН, да еще и заведовал там лабораторией палеогерпетологии (раздел палеонтологии, который занимается древними земноводными и рептилиями, в том числе динозаврами). Туда я и написал.

Мне ответила ученый секретарь и посоветовала связаться с заведующим лабораторией палеогерпетологии Андреем Герасимовичем Сенниковым. Писать письма времени у меня уже не было, так что я сразу позвонил.

— Вероника Борисовна? Здравствуйте, я корреспондент «Чердака», я писал вам.

— А-а-а, да-да, добрый день.

— Вы мне посоветовали поговорить с Андреем Герасимовичем. А как бы мне с ним связаться?

— А у него нет рабочего телефона. Но он тут, я сейчас просто трубку ему передам.

Вероника Борисовна куда-то направилась, я стал слушать звуки шагов.

Наконец она дошла до кабинета Сенникова и отдала ему трубку.

С Сенниковым у нас произошел длинный и содержательный разговор об Иване Ефремове и его вкладе в науку, о тафономии — главном детище Ефремова-ученого. Я прижимал трубку к относительно здоровому уху, слушал внимательно и только иногда отвлекался — например, думая о том, записывается ли разговор.

Повесив трубку, я обнаружил, что разговор не записался.

Часть вторая,

в которой рассказывается о том, как корреспондент вновь звонит палеонтологу Сенникову, чтобы тот рассказал ему об Иване Ефремове

Нужно было что-то делать. Посокрушавшись и попеняв себе на техническую невнимательность, я позвонил ученому снова. Ну то есть опять ученому секретарю, ведь рабочего телефона у моего собеседника, как я уже знал, не было.

— Вероника Борисовна, здравствуйте, это снова я. Я очень извиняюсь, простите. Можно мне с Андреем Герасимовичем еще раз поговорить?

— Ох… Ну, хорошо. Сейчас, дойду до его кабинета.

Я опять слушаю звуки шагов.

Где-то по пути ученый секретарь снова выходит со мной на связь:

— Но вообще, знаете, я здесь немножко другие функции выполняю.

Я опять извиняюсь.

К этому моменту выясняется, что Сенников куда-то ушел. Ученый секретарь соглашается дать мне номер его мобильного, чтобы я позвонил уже напрямую. Что я немедленно и сделал.

Когда Сенников снял трубку, я рассказал про свой прокол и спросил, не сможет ли он снова повторить рассказ. Ученый вздохнул. Я извинился. Ученый вздохнул снова.

— Ну, если у вас нет времени… или возможности… я понимаю.

— Ну вот вы меня совсем не обрадовали сейчас.

— Да я и сам не рад.

— Вы читали «Затерянный мир»?

— Да (на самом деле нет, я только в детстве смотрел кино).

— Так, значит, помните, что там делал профессор Челленджер с журналистами? Вот теперь-то я стал его понимать!

Одному журналисту профессор проломил череп, другому выбил глаз, а третьего спустил с лестницы. Я молчу. Сенников вздыхает в третий раз и продолжает:

— Ладно, о чем мы с вами говорили?

Часть третья,

в которой палеонтолог Сенников рассказывает корреспонденту об Иване Ефремове

Я перечисляю вопросы, которые задал в прошлый раз.

— Ага, хорошо, значит конспект у нас уже есть. Итак, начнем с того, что Иван Антонович…

Дальше я вновь слушал Сенникова, почти не перебивая, а он рассказывал мне о Ефремове еще раз. О том, как Ефремов ходил в экспедиции с двадцатых годов, изучая пермскую и триасовую фауну на севере и востоке Восточно-Европейской равнины; о том, как сразу после войны он организовал палеонтологические экспедиции в Монголию, и о том, как нашел там несколько вагонов окаменелостей, среди которых — скелет гигантского тарбозавра, который сейчас стоит в Палеонтологическом музее на Теплом Стане; о том, как этот ученый придумал тафономию — науку о закономерностях образования окаменелостей, благодаря которой палеонтологи сейчас не полагаются на волю случая, а по рельефу и породам определяют, стоит ли искать в этом месте динозавра, или там нет ничего, кроме скучных аммонитов, «чертовых пальцев» и морских лилий. О книгах, которые Ефремов написал про сами эти экспедиции, и о том, что сам он, Сенников, стал палеонтологом во многом благодаря этим книгам.

Ниже я приведу практически дословную расшифровку моего разговора с Андреем Сенниковым, сопроводив ее цитатами из книги ученика Ефремова, Петра Чудинова, которую тот написал о своем учителе.

— Первое, что, конечно, нужно сказать, это что Иван Антонович Ефремов — выдающийся палеонтолог и ученый первой величины в нашей стране и вообще в мире. Это связано с тем, что он первопроходец в своей области. Он работал в первой половине XX века, когда закладывалась основа современной палеонтологии. Вообще, палеонтология — молодая наука, она закладывалась в начале XIX века. Но вот современная — это рубеж XIX—XX веков, первая половина XX века.

Ефремов всю жизнь был связан с Палеонтологическим институтом (который был в 30-м году создан на базе Геологического музея — прим. «Чердака»). Он был заведующим лабораторией палеогерпетологии — лаборатории, которая изучает древних амфибий и рептилий, лаборатория, в которой и мы сейчас работаем. Его деятельность, конечно, многогранна. В первую очередь он был замечательным полевым исследователем, организовал очень много экспедиций.

Его интересы были связаны с палеозойскими и мезозойскими рептилиями. Начал он с пермской и триасовой фаун в европейской части России, от Прикаспия, от Приуралья, от Оренбуржья, и Пермская область, Вологодская, Архангельская область. Весь восток европейской части — это было поле его деятельности.

В 20-е годы у него были экспедиции на север европейской части России, в частности в Вологодскую область.

Это большие раскопки, много интересного материала на триасовых отложениях. Затем, уже в 30-е годы, можно отметить широкомасштабные раскопки на пермском, это позднепалеозойское уже, в Ишеево. Ишеево он раскопал (местонахождение в Татарстане — прим. «Чердака»), и фактически он, хотя и до него были единичные находки, выкопал целую новую фауну пермских ящеров. Это очень важный этап развития позвоночных, и это заслуга принадлежит ему. И вот материалы этих раскопок он описывал до войны, ну и после войны продолжал, сотрудничал с известным ученым-палеонтологом Алексеем Петровичем Быстровым.

После войны наступил следующий важный этап в его работе — была организована советско-монгольская палеонтологическая экспедиция. Еще в 20-х годах американцы побывали в Монголии, нашли там первых динозавров, но совсем немного. И вот после войны, с 1946 года, три года шла эта экспедиция, которую организовал и возглавил Ефремов.

В тяжелейших условиях правительство СССР выделило деньги и на вот такое грандиозное научное мероприятие. Несмотря на то что американцы там уже были, наши фактически были первооткрывателями, они поехали в новые районы, нашли скелеты динозавров огромных, которые сейчас украшают наш музей.

В зале позднего палеозоя есть и звероящеры, и амфибии — лабиринтодонты. А в динозавровом зале, в позднем мезозое, в основном ефремовские находки из той послевоенной экспедиции. Тарбозавр, зауролоф — те, что стоят у нас на центральном подиуме. Таким образом, он начал заниматься также и поздним мезозоем. Вообще, он очень много работал в музее над созданием экспозиции.

И вот после того, как он поработал в России, в Монголии, исследовал различные группы вымерших ящеров различных периодов, он пришел к обобщениям. Он много стал писать более теоретических работ. И конечно, самое главное — это создание им особого раздела палеонтологии — тафономии. Ее называют отдельной наукой. Это наука об условиях захоронения, сохранения органических остатков в слоях осадочных пород. Для того чтобы животное или растение, какие-то его части захоронились в каких-то осадках и потом сохранились и их можно было найти, они должны пройти очень длинный путь. Иван Антонович описал все эти стадии, обобщил этот материал.

Он построил цельную систему, подвел теоретическую базу и показал те этапы формирования скоплений органических остатков от древних экосистем до мертвых окаменелых костей — то, что находят палеонтологи в слоях земли. Это была целая монография, он за нее Сталинскую премию получил.

Ну, палеонтология — это фундаментальная наука, разработок прикладных от нее не сделаешь, но по цепочке от фундаментальных к прикладным наукам, скажем к геологии, к поискам месторождений полезных ископаемых, создание геологической карты, вот эта цепочка приводит к практической пользе палеонтологии, в частности тафономии.

Для палеонтологов тафономия важна тем, что мы не просто вслепую ищем останки каких-то древних организмов, а руководствуясь теми закономерностями, где могут быть эти скопления органических остатков, костей, ракушек, растений, в каких слоях, какого возраста, какого происхождения. И даже по предварительному обследованию какого-то обнажения на берегу реки, используя методы тафономии, можно сказать, насколько перспективно дальше здесь работать.

— А как достижения тафономии могут помочь найти полезные ископаемые?

— Ну понимаете, цепочка очень простая. Палеонтологи дают возраст ископаемых. Вся стратиграфия, то есть последовательность осадочных пород, делается по возрасту ископаемых организмов. Всякие радиоуглеродные методы — это не везде применимо. Поэтому на основании наших датировок строится геологическая карта какого-то района. По ней строится структурная модель, где есть прогиб, где может накапливаться нефть и так далее. А дальше приезжают, находят соль, нефть или уголь и тому подобное. Вот такая цепочка от палеонтологии до Абрамовича — или кто там Роснефтью руководит? Это практическое применение, и тафономия в том числе, потому что без тафономических закономерностей мы бы не нашли этих древних организмов или, по крайней мере, меньше бы нашли.

Самое главное — это теоретическая важность тафономии, потому что Ефремов показал путь, эти этапы захоронения, как от древней экосистемы какого-то периода что-то остается в ископаемом состоянии. Очень мало. На самом деле на каждом этапе много что теряется. По этим остаткам, очень неполным, как египтологи по обрывкам папируса, мы по обрывкам древней жизни пытаемся восстановить целостную экосистему того времени, которое очень даже разительно непохоже на наше время. Мы назад идем по этим ступенькам. Зная, как это могло получиться, мы возвращаемся по этим закономерностям назад, к полноценной реконструкции этой древней экосистемы. Вот такое значение тафономии.

— То есть можно установить связи между видами, которые жили в одно время в одном месте?

— Да, да, да. Естественно, восстановить сообщество, восстановить детали, кто чем питался. Тафономия дает вот что: у нас от мягкотелых организмов ничего не остается, но это не значит, что их не было. Скажем, дождевые черви. Какую огромную роль в экосистемах они играют. Насколько я знаю, ископаемых дождевых червей не нашли. Зная закономерности, мы достраиваем недостающие части. По набору органических останков мы можем восстановить недостающие звенья.

Иван Антонович был не просто выдающимся ученым, специалистом. Он был энциклопедистом с философским складом ума. Он занимался не только описанием древних животных или обобщением, но и писал много популярных статей. Например, совершенно замечательная книга «Дорога ветров» — это такое документальное описание его впечатлений от экспедиции в Монголию. Стоит почитать, потому что все знают его как писателя-фантаста, а это вполне документальная книга, но не менее интересная.

Он передавал не только свои впечатления, но и свои знания, свои мысли и гипотезы. И вот действительно это очень важно. Я сам в детстве, прочтя книги Ефремова, очень вдохновился. Это было одной из причин, по которым я занялся палеонтологией. Он так живо описывает… Например, глава «Кости дракона». Они идут там по пустыне, и вдруг — динозавр! Какому мальчишке не захочется повторить это же?

Важно еще, что Иван Антонович был ученым человеком неординарной величины, что, естественно, он сейчас известен не только у нас как ученый. Многих животных назвали в его честь. Его ученик, Петр Константинович Чудинов, назвал пермского саблезубого звероящера из очёрской фауны (по городу Очёр Пермского края — прим. «Чердака») ивантозавром. Я, например, назвал Dongusuchus efremovi, такую рептилию триасовую.