«Мир, возможно, не так ужасен, как мы привыкли думать»: Стивен Пинкер о современном пессимизме.

Интеллектуалы ненавидят прогресс. Интеллектуалы, называющие себя «прогрессивными», ненавидят прогресс еще больше.

Не то чтобы они ненавидели достижения прогресса... Как вы понимаете, большинство ученых-аналитиков, критиков и их благомыслящих читателей скорее воспользуются компьютерами, а не перьями и чернильницами, а те же операции все же предпочтительнее проводить, используя анестезию. Сама идея прогресса ранит класс интеллектуалов – просвещение убеждено, что через понимание мира мы можем улучшить человеческую жизнь. Если вы убеждены, что знание может помочь в решении проблем, значит вы придерживаетесь «слепой веры» и «квазирелигиозной веры», значит, вы – заложник «устаревших суеверий» и «лживых обещаний», «мифа» «нескончаемого марша» неминуемого прогресса.

Вы – болельщик за вульгарное американское «все возможно» с бездельничьим духом «идеологии зала заседаний», «Силиконовой долины» и «Торговой палаты».

Вы – «исторический свистун», «наивный оптимист», «Поллианна», и, конечно же, «Панглосс», современная версия философа из «Кандида» Вольтера, который утверждает, что «все принадлежит лучшим из лучших возможных миров».

Профессор Панглосс – это тот, кого сегодня мы могли бы назвать пессимистом. Современный же оптимист верит, что мир может быть лучше, гораздо лучше сегодняшней его версии.

Вольтер же высмеивал не надежду Просвещения на прогресс, напротив, он отмечал религиозную рационализацию страданий, называемую теодицеей, согласно которой у Бога не было выбора, кроме как позволить эпидемиям и массовым убийствам свершиться, потому что мир без них метафизически невозможен.

Отбросим красноречивые слова... Идея, что мир – лучше, чем он был, и может быть еще лучше, долгое время была актуальна в кругах интеллигенции.

В «Идее упадка западной истории» Артур Герман показал, что пророки смерти поголовно являются звездами гуманитарных наук. Среди них такие имена, как Ницше, Артур Шопенгауэр, Мартин Хейдеггер, Теодор Адорно, Уольтер Бенджамин, Герберт Маркузе, Джон-Паул Сартр, Франц Фанун, Мишель Фоукаулт, Эдвард Сайд, Корнел, и хор эко-пессимистов. Изучая интеллектуальный пейзаж конца 20 столетия, Герман оплакивал «великую рецессию» блистательных представителей эпохи Просвещения, единственных верующих в то, что «так как люди создают в обществе конфликты и проблемы, они же могут их разрешить». В «Истории идеи прогресса» социолог Роберт Нисбет соглашается: «Скептицизм в отношении прогресса Запада, который когда-то был ограничен весьма небольшим числом интеллектуалов в XIX веке, вырос и распространился не только на подавляющее большинство интеллектуалов в этой последней четверти века, но и на многие миллионы других людей на Западе».

Да, это касается не только тех, кто живет интеллектуальной жизнью, кто думает – мир собирается отправиться в ад в ручную тележку. Это обыкновенные люди в период их переключения на режим «интеллектуальность». Психологи давно выяснили, что люди предпочитают видеть свою собственную жизнь через стекла розовых очков: им кажется, что они-то как раз менее всего подвержены таким неприятностям, как развод, увольнение, несчастный случай, болезнь, убийство.

Но измени вопрос от человеческой жизни к общественной, и они трансформируются из Полианны в ослика Иа-Иа.

Исследователи общественного мнения называют это «оптимистическим отставанием».

На протяжении более чем двух десятилетий, и в хорошие, и в плохие времена, когда европейцев спрашивали о том, что они думают о собственной финансовой ситуации в грядущем году, большинство из них отвечало, что она должна улучшиться, но когда их спрашивали о том же самом, но относительно всей страны, большинство из них полагало, что финансовая ситуация в стране ухудшится... О качестве окружающей среды большинство также говорит, что ситуация в стране хуже, чем в городе, а в мире хуже, чем в стране. В большинстве случаев, каждый год с 1992 г. до 2015 г., когда уровень насильственных преступлений резко снизился, большинство американцев пребывали в уверенности, что преступность растет. В конце 2015 года большинство из 11 развитых стран заявило, что «мир становится все хуже», а большинство американцев твердо заявляет, что последние 40 лет страна «движется в неправильном направлении».

Правы ли они? Оправдан ли пессимизм? Могло ли состояние мира год за годом становиться хуже? Довольно просто понять, почему люди чувствуют подобное: ежедневно мы видим новости, в которых говорят о войне, терроризме, преступлениях, загрязнениях, расовых предубеждениях, наркотических передозах и притеснении. И это не только говорящие заголовки или маленькие заметки, это также довольно-таки длинные рассказы со всеми подробностями. Обложки журналов предупреждают нас о грядущих анархиях, чуме, эпидемиях, обрушениях и еще много каких кризисах (сельскохозяйственных, связанных со здоровьем, выходом на пенсию, благосостоянием, энергией, дефицитом), которые копирайтерам пришлось выделить в отдельную группу под названием «серьезный кризис».

Становится ли мир хуже или нет, природа новостей в любом случае будет взаимодействовать с природой познания, чтобы заставить нас думать, что это так. Новости о вещах, которые происходят, а не о вещах, которых не бывает. Новости сообщают о произошедших вещах, не о том, что могло бы или не могло бы случиться. Мы никогда не увидим журналиста, говорящего в камеру: «Я веду репортаж о жизни страны, где война еще не разразилась, или о городе, который еще не подвергался бомбежке, или о школе, которую еще не разрушили». Пока плохие вещи не исчезнут с лица земли, будет достаточно инцидентов для заполнения ими новостей, особенно когда миллиарды смартфонов позволили большинству населения мира почувствовать себя журналистами-криминалистами и военными корреспондентами.

И среди всех происходящих вещей, позитивные и негативные события разворачиваются на разных временных линиях. Новость, далекая от возможности стать «первым историческим проектом» ближе к спортивным игровым комментариям. Основное внимание уделяется дискретным событиям, обыкновенно тем, о которых говорилось в прошлом выпуске (или некоторое время назад, вчера, сегодня, несколько секунд назад). Плохие вещи могут происходить моментально, тогда как что-то масштабно-хорошее не построишь за день, и пока они не завершатся, скорее всего, они не станут частью новостного цикла.

Мировой исследователь Джон Галтунг отметил, что если бы газета выходила один раз в 50 лет, она бы не сообщала о сплетнях в мире шоу-бизнеса и политических скандалах, которыми были освещены эти полвека. Она бы сообщила о значительных глобальных изменениях, подобно увеличению ожидаемой продолжительности жизни.

Природа новостей, скорее всего, искажает общественные взгляды на мир из-за ошибки их преподнесения, воздействующей на разум, которую психологи Амос Тверский и Даниэль Канеман назвали эвристикой доступности: люди оценивают вероятность того, что увиденное повторится, и частоту повторений, руководствуясь примерами, которые приходят на ум. Во многих сферах жизни подобное является динамичным эмпирическим правилом. Часто повторяющиеся события оставляют более сильные следы в памяти, потому то, что вы помните лучше всего, обычно указывает, что это что-то происходило с вами часто: вы действительно правы, предполагая, что голуби в городах встречаются чаще, чем орлы, при этом вы руководствуетесь картинками из своей памяти, прикидывая, сколько раз вы встретили тех или других пернатых, а не переписью птиц. Но всякий раз, когда память включает поисковой механизм не по критерию частоты происходящего события, а, например по критерию: последнее произошедшее со мной, или что-то яркое, волнующее, необыкновенное, или расстраивающее, люди начинают переоценивать это событие с точки зрения мира. Как вам кажется, в английском языке больше слов, начинающихся с буквы «кей», или же слов, где эта буква стоит третьей? Большинство людей выбирают первый вариант. Но по факту оказывается, что слов, где буква «кей» стоит третьей, в три раза больше, чем слов, которые с этой буквы начинаются. Но из-за того, что чаще мы употребляем слова, которые начинаются с «кей», нам кажется, что их больше.

Подобные ошибки способствуют созданию общего безумия в человеческих разговорах. Первый год студентам-медикам кажется, что любая сыпь является симптомом экзотического заболевания, а отдыхающие стараются держаться подальше от воды после сообщений о нападениях акул или просмотра фильма «Челюсти». Самолетокрушения всегда являются поводом для новостей, тогда как автомобильные аварии, в которых погибает гораздо больше людей, практически не попадают в СМИ. Неудивительно, что многие люди боятся летать, но почти никто не боится водить. Люди считают смерчи (которые убивают около 50 американцев в год) более распространенной причиной смерти, нежели астма (которая убивает более 4000 американцев в год), по-видимому, потому что торнадо эффектнее и страшнее представлен на экране.

Легко понять, как эвристика доступности, вызванная новостной политикой: «Если кровоточит, значит, на экран», может вызвать всеобщее уныние из-за представляемого нам состояния мира. Исследователи СМИ, которые рассматривают новостные сюжеты разных типов или предлагают редакторам меню возможные истории и смотрят, что они выберут, и как это представят на суд зрителя, подтвердили, что они предпочитают отрицательное положительному, сохраняя события постоянными. Это, в свою очередь, дает легкую формулу для редакционных пессимистов: составить список всех худших вещей, которые произошли в мире на этой неделе, и получить впечатляющий результат, который, кажется, никогда ранее не представлял такой опасности для цивилизации.

Неудивительно, что потребители негативных новостей и сами становятся под стать новостям, меланхоличными и мрачными: недавний обзор печати изобилует такими цитатами, как: «искаженное восприятие риска, беспокойство, плохое настроение, беспомощность, презрение, враждебный настрой к окружающим, десенсибилизация, и, в некоторых случаях... полное игнорирование новостей». И они превращаются в фаталистов, которые рассуждают примерно так: «почему я должен голосовать, если мой голос все равно ничего не изменит» или «я мог бы пожертвовать деньги, но уже на следующей же неделе появится очередной голодающий ребенок».

Видя, как журналистские привычки и когнитивные пристрастия вызывают худшее друг в друге, как нам удастся составить объективную картину состояния мира?

Ответ: считать. Какой процент населения подвергся насилию или стал жертвой преступления относительно количества живущих людей вообще? Сколько больных, голодающих, бедных, угнетенных, неграмотных и несчастливых? Растут ли эти цифры или нет?

Количественное мышление, несмотря на свою туманную ауру, на самом деле может просвещать общество, потому что для него каждая человеческая жизнь равна. Подобное мышление не ставит в привилегию людей наиболее близких или часто мелькающих в СМИ. И это дает надежду на то, что нам удастся выявить причины страданий, которые позволят понять, какие меры, вероятнее всего, уменьшат их.

~ Отрывок взят из книги Стивена Пинкера «Просвещение сегодня: в защиту рациональности, науки, гуманизма и прогресса»

Источник: www.livelib.ru