Ученые зажигают по-крупному

— Лесники бухают, жгут и воруют, поэтому в России горят леса — так у нас сегодня общество считает, — легко перепрыгивает с одного поваленного сухого ствола на другой Александр Степченко, заместитель директора Санкт-Петербургского НИИ лесного хозяйства. Лет двадцать назад он сам работал лесником и не раз тушил пожары. — Но это ведь такие глупости, массовое заблуждение. Ну, пьют они, это да, но это в сибирских лесах такое средство от клещей. За один поход в лес тут с себя по тридцать штук этих гадов снимают. Половину уже впившихся. Выдернешь их, водочки выпьешь — сразу организм продезинфицировался. Но я, конечно, понимаю, почему люди на лесников злятся.

— Почему? — со стоном спрашиваю я, еле поспевая за своим проводником, запинаясь о торчащие из земли корни и все время подтягивая штаны от антиэнцефалитного костюма 52-го размера, который мне выдали перед экспедицией.

— Когда пожар касается жилой местности, это очень страшно. Если один дом сгорит — это уже трагедия. И такое, к сожалению, происходит. Люди видят это и боятся. У них складывается впечатление, что никто в России не занимается тушением лесов. А когда ученые еще и говорят, что пожары не нужно тушить, наступает паника. Все ругают их, называют монстрами. Зеленые, эти защитники природы, подстрекают народ, кричат, что нужно остановить все пожары. Да ведь это невозможно и не нужно! Лесной пожар — это естественное природное явление, только если не человек его устроил. Иногда огонь полезен лесу. После него почва удобряется. Вот посмотрите, какие сосенки тут уже выросли, — Степченко проводит рукой по хвоинкам полуметрового деревца.

Мы идем по сосновому лесу рядом с поселком Енисейск. Здесь три года назад был пожар. Эта территория — особо охраняемая природная зона. Чуть дальше вглубь есть Монастырское озеро, на котором любят отдыхать местные жители.

Прошло уже несколько лет после того, как здесь все полыхало, но гарью до сих пор пахнет. Под ногами хрустят обуглившиеся шишки, как косточки… Я, конечно, никогда не ходила по обгоревшим костям, но, кажется, ощущения похожие.

Ученые говорят, что здесь большинство деревьев было заражено короедом и поэтому нужно было проводить профилактическую вырубку, но так как эта территория заповедная, трогать ее не дали. Лес вылечил пожар. Много деревьев уцелело: пламя было небольшой интенсивности. Сгорели только самые слабые.

— Вот завтра мы отправимся на лесной остров Бор, где проводился эксперимент, — там пожар был совсем другой. Здесь горел только низ, а там деревья были охвачены целиком. Тут еще немного времени прошло, поэтому картина несколько угнетающая, мрачненькая. А там уже вырос новый лес, — укрепляет в нашем сознании мысль, что последствия лесных пожаров не всегда зло, Степченко.

Выходим к озеру, окруженному не тронутыми огнем огромными соснами. Наша экспедиция состоит человек из тридцати ученых, журналистов, сотрудников лесоохраны. Все экипированы плотными энцефалитками желто-зеленого цвета, в которых просто плавишься от жары.

Поравнялись с тусовкой местных жителей. Енисейцы гуляют по берегу озера в плавках и купальниках. Клещи и комары им явно не страшны. Увидев нас, они застывают — кто с улыбкой, кто с явным недоумением, смотрят на нас, как на толпу инопланетян.

Подхожу к отдыхающим.

— У вас часто леса горят? — стягиваю я капюшон с москитной сеткой, чтобы убедить своих озадаченных собеседников, что имею человеческий облик.

— Ну, горят. Часто. Тут леса много, — осторожно покосившись на меня, отвечает здоровенный мужчина в семейных трусах в цветочек.

— А на дома когда-нибудь огонь перекидывался?

— Пытался, но мы потушить успели.

— Сами тушили или пожарные приезжали?

— Да, них.. они не успели. Возле домов мы сами все сделали, они потом прилетели, дальше дотушили, в лесу уже.

«Спалил я этот остров на благо науки»

— Всех посадят, если сейчас такой эксперимент провести. Никто и не посмотрит на научные цели. — Николай Ковалев, советник главы Федерального агентства лесного хозяйства, один из руководителей экспедиции, помогает загружать наши рюкзаки в МИ-8Т с названием «Ельцовка» на боку. Через несколько минут мы полетим на отрезанный от цивилизации сотнями километров болот лесной остров Бор. — Тогда не то чтобы была возможность проводить такие опыты, просто никто не следил особо. А я руководил Авиалесоохраной. Я знал все леса в Красноярском крае. Наши ученые давно поднимали вопрос о необходимости такого исследования. И когда ко мне обратились, я нашел подходящее место для эксперимента — лес среди болот, размером в 50 гектаров. Решил рискнуть: мне 33 года было, возраст Христа, — Ковалев улыбается своей аналогии. — Ну, в общем, спалил я этот остров на благо науки.

— А до этого мы обмерили его по периметру, проложили заградительные полосы, чтобы пламя на соседние деревья не перекинулось, — вмешивается в разговор Галина Иванова, доктор биологических наук, старший научный сотрудник Института леса СО РАН. — Вы не подумайте, что мы просто так чиркнули спичкой и все спалили. Остров сам по форме почти круглый, но у него есть аппендикс. Так вот мы этот аппендикс сберегли. Там остался старый лес, и мы можем сравнивать экосистему не тронутого пожаром участка и сгоревшего. Ну, и еще там вертолетную площадку сделали.

Багажный отсек закрыли. Ковалев показывает пилоту на часы — пора вылетать.

Вертолет зашумел лопастями. Ученые и журналисты вперемешку забираются в машину и сразу приникают к круглым иллюминаторам. Аэродром становится меньше и исчезает вдали. Приближаются бескрайние леса, огромные территории, заросшие ангарской сосной. Древесина этой породы считается очень ценной, но лесозаготовители добраться сюда не могут: дорог нет, реки рядом тоже.

— Вот сколько леса, — кричит мне в ухо Валерий Иванов, профессор Сибирского государственного технологического университета. — От общего количества лесов, которое здесь есть, горит всего 0,2 %. В России леса и четвертинки никогда не сгорит, даже если мы тушить не будем.

Мы над самой дремучей частью Красноярского края. Овальные и круглые островки лесов разделяют зеленовато-желтые площади мха и болот. Сверху все это смотрится как на гугл-карте. Но вот, кажется, на ней появилась движущаяся точка. «Медведь!» — кричит кто-то из ученых, и все бросаются к окошкам. Всматриваемся. Правда, похоже на мишку. Бежит по болотам. Часть нашего экипажа приумолкла.

— Не волнуйтесь, мы от него далеко улетим. Никто вас не сожрет, — Ковалев провожает взглядом удаляющегося хищника. — Сейчас приземлимся, я вас проинструктирую, как себя вести при встрече с опасными животными.

Все делают вид, что эти слова их успокоили.

Кто погиб, а кто выжил

— Главное — не смотрите ему в глаза. Спокойно отойдите в сторону и говорите громко, можете даже запеть. — Мы приземлились на не обгоревшем аппендиксе острова, и Ковалев дает обещанный инструктаж по правилам поведения при встрече с медведем.

— А какие гарантии, что не загрызет? — недоверчиво спрашивает девушка позади меня.

— Нет гарантий, — басит Ковалев. — Но вы не переживайте, звери сейчас разбежались все. Вряд ли кто-то попадется или вы кому-то. Но поодиночке лучше не ходить.

На этом участке леса, сохраненном от пожара, земля будто покрыта снегом: все заросло голубовато-белым лишайником. Он сухой, рассыпается в руках в пыль — это главный воспламеняющийся материал, говорят ученые.

— Он восстанавливается очень долго, примерно за 50 лет. Раньше, до эксперимента, он покрывал весь остров. Прошло 20 лет, и от него нет и следов. К тому же тут почва очень скудная. Плодородный слой есть лишь на двух сантиметрах, а глубже — песок, — Галина Иванова проводит сапогом по земле, оставляя за собой полосу желтого песка. — Вот мы сейчас выйдем на территорию, где все горело, и увидим, как отличается лес. Там этот лишайник пока не вырос.

— А животные?.. — возвращаюсь я к теме диких зверей. Но сейчас меня беспокоит не их возможное внезапное появление, а то, что было с ними во время пожара. — Когда вы поджигали остров, здесь жили звери? Они погибли?

— Мы излазили весь лес еще за неделю до того, как все тут подожгли. Остров горел постепенно. Животные убежали на соседние участки, — рапортует Иванова. — Тут бежать недалеко, вы сами видели — метрах в ста ближайший лес. Птицы точно все вылетели. Возможно, только гнезда остались с птенцами, — ее чеканный тон смягчается. — И насекомые погибли.

«Немножко даже жалко их было»

Мы выходим на территорию, где двадцать лет назад полыхал пожар. Обгоревшие деревья, беспорядочно сваленные друг на друга, еще не успели перегнить — слишком сухая почва. Передвижение по острову превращается в преодоление бесконечной полосы препятствий. Между перекрещенными мертвыми стволами растут молодые деревья. Некоторые уже вымахали метров на пять.

— На удивление тут сохранились еще старые деревья, которым несколько сотен лет, они пережили пожар, — доктор сельхознаук Валерий Иванов похлопывает по стволу огромную сосну. — Кстати, в этом лесу огонь бывал и до нас. Где-то в 50-х годах. Но тогда пожар не был таким катастрофическим, как наш. Человек до этих лесов добраться не может, поэтому огонь возникает только от гроз. А, по статистике, чаще всего в лесных пожарах виноваты люди. На 90%.

— А в чем катастрофичность того пожара, что вы устроили?

Галина Иванова ставит ногу на валяющийся на земле обгоревший ствол.

— Эти деревья прогорели все — и снизу, и сверху. Мы устроили и низовой, и верховой пожар одновременно, когда полыхали и земля, и иголки на соснах. Поджигали лес просто по периметру. А потом поднялся сильный ветер, подхватил пламя и поднял его до верхних веток. Потом ветер поменял направление, и пожар пошел на нас… Нам пришлось обойти лес и палить его с другой стороны. Он занялся весь где-то через полчаса, а выгорел часа через два. Здесь все трещало, гудело, деревья стонали. Немножко даже жалко их было, — глядя вверх, на макушку выжившей старой сосны, свидетельница и участница начала эксперимента предается воспоминаниям.

— Дым поднялся на пять километров в высоту — такой огромнейший столб, как ядерный взрыв, — подключается Иванов. — С нами были американцы из NASA. Они прикрепили пробирки к вертолету и полетели прямо в этот дым. Наши кричат по рации: «Не лезьте туда, не надо! Задохнетесь!» А они все равно прямо в гущу этого дымного столба лезут — и все. Собирали пробы воздуха, чтобы понять, сколько углекислого газа выбрасывается в атмосферу при таких пожарах… Помимо нас и США здесь еще были ученые из Канады, Германии, Монголии, Украины, Казахстана, Австралии.

— А почему решили жечь лес в России, а не где-нибудь в Австралии?

— Иностранные ученые тоже жгут у себя. Но там не устраивают таких международных экспериментов. Австралийцы палили свои леса и исследовали что-то там локально. Американцы тоже. А на большее они не способны, у них ведь и леса столько нет, сколько у нас. Если начинаются какие-то глобальные исследования, ученые объединяются в едином центре, где аккумулируются все умы, — вот в России все пирологи объединились. Мы создали настоящую международную площадку по изучению восстановления леса на гарях. Этот эксперимент вообще рассчитан на 200 лет.

— Ого!

— Да-да. Лет 180 еще тут будут ученые копаться, — Галина Иванова кивает на своих учеников из Института леса. — Мы приезжаем на остров примерно раз в пять лет. Но все время привозим с собой наших молодых научных сотрудников, которые будут продолжать исследования.

— Я еще вот что в защиту отечественных ученых хочу сказать! — вклинивается профессор Иванов. — У нас в России, точнее в СССР, исследования по регулированию лесных пожаров проводились еще в 70-х годах. Сейчас в международном сообществе ходит дискуссия о так называемом управлении лесными пожарами — считается, что это вроде как ноу-хау американцев. Это когда люди не вмешиваются в тушение лесов, но только регулируют огонь, то есть не дают пожару заползти на территорию, близкую к населенным пунктам и экономическим объектам. Американцы начали применять эту методику только с 90-х, а мы говорили и проводили исследования раньше. В своем отечестве ведь пророка нет. — Профессор вдруг прерывает свой страстный монолог: — Ладно! Пойдемте лучше лес смотреть. А то мы тут устроили ностальгический кружок.

Конец сосновой монополии

— «Здесь был Йохан!» — Галина Иванова дергает за клочок истрепавшегося пластика, прибитого гвоздиком к старой сосне. Смеется. — Это бирка, которую Йохан Голдаммер, директор Центра глобального мониторинга пожаров Германии и руководитель нашей экспедиции, прибил еще в 1993 году. Он после пожара так отмечал сохранившиеся деревья. Мы ему хором: «Йохан, ну что ты бумажки какие-то клеишь, пройдут несколько раз дожди, и все смоет. И не поймешь потом, был здесь Йохан или не было его». Предложили ему железный репер поставить и краской эмалевой на нем отметку нарисовать. Согласился. Так вот, где теперь эта бирка, а где наша конструкция? — Иванова отодвигает новое деревце и показывает торчащую из земли металлическую табличку на железном стержне.

Опять спотыкаясь об ветки, корни, стволы, добираемся наконец до ее рабочей площадки. Сама Иванова убежала вперед и, когда мы появляемся, уже сидит на пеньке и перебирает в руках красные тряпочки — флажки для обозначения исследованной территории.

Ее аспирант, положив небольшую металлическую рамку на землю, режет ножом почву по периметру этого железного прямоугольника.

— Это он берет пробы почвы, — комментирует действия своего ученика доктор биологических наук. — Нам нужно пройти весь лес и через каждые 25 метров собирать материал, чтобы была точная выборка и мы могли сказать, как изменяется плодородный слой на всей территории леса. Пока почва довольно однородная и скудная, — Иванова трясет пакет с только что снятой землей и разглядывает ее, поднеся к самому лицу. — Есть, правда, тут еще одна проблема. Эти леса, пока восстанавливаются, выбрасывают в атмосферу намного больше углекислого газа, чем поглощают. Новые деревца совсем маленькие еще, и количество гниющих здесь стволов по массе превышает молодой лес.

Иванова спрыгивает с пенька, подходит к маленькому хвойному кустику и запускает руку в мягкие свежие иголки.

— Это кедр. Ма-а-аленький совсем, — не отрываясь от растения, с интонацией, будто разговаривает с ребенком, тянет Галина и теребит дерево за верхушку, как мальчишку за волосы. — Тут ведь до эксперимента росли только сосны. А теперь появились ели, осины, кедры, березы — их семена принесли животные.

Инженеры по бабочкам

— Летит жук-усач, видит дерево, а оно ему говорит: «Ой, мне плохо, я так ослабло, мои собратья только что сгорели». Жук потирает лапки. Зовет толпу своих друзей, и они дружно нападают на дерево и устраивают пирушку, — ученый-лесопатолог Владимир Солдатов рассказывает правдивую сказку, пока мы продвигаемся к другой исследовательской площадке. — Я первый раз на этом острове. Это, конечно, шикарный результат, что деревья так восстановились. Но у этого леса есть огромная проблема… Я же вам эту пьесу про жука и дерево не просто так разыграл. Посмотрите на изъеденные стволы вот этих старых сосен — они все заражены. Тут поработали и жук-усач, и короед. Вообще, второй главной проблемой наших лесов, после пожаров, конечно, считается поражение паразитами. А может, это и первая проблема. Паразиты ведь действуют почти незаметно. Человеку видимого ущерба не приносят, только древесину портят так, что потом ее ни на какие лесозаготовки пустить нельзя. А еще эти пораженные деревья, когда потом засыхают, легче всего воспламеняются. Вот у нас так в Московской области и произошло. Мы еще лет десять назад говорили, что там появились паразиты и для того, чтобы избежать всеобщего заражения, нужно провести профилактическую вырубку — убрать зараженные деревья.

— И вам, разумеется, не дали это сделать?

— Разумеется. Нам сказали: «Пожалуйста, вот стоят сухие сосны — рубите их». Люди не понимают, что самыми опасными являются деревья, которые еще выглядят как здоровые, но в них уже живет паразит. Это может разглядеть лесопатолог, но ему никто не верит. Мы не в почете, мы так… инженеры по бабочкам. А мы твердим, твердим постоянно, что жук не сидит в дереве, он забирается в него, прогрызает кору, откладывает личинки и улетает дальше на соседние участки леса. Пока личинки вылупляются, дерево кажется здоровым, а потом оно за несколько месяцев умирает: его начинают жрать изнутри.

Впереди слышны красивые переливы: кто-то поет грудным голосом на непонятном языке.

— О, это Оюнсана Бумбасурен, наш монгольский коллега, деревья сверлит. Вот дятел, а какие песни красивые поет! — смеется Солдатов и кричит издалека: — Покажи-ка, что ты делаешь?

Бумбасурен поворачивается к нам спиной и вонзает в ствол старой сосны маленькую металлическую трубочку миллиметров пять в диаметре. Потом берется за рычажок на конце трубки и начинает крутить.

— Это я собираю информацию о годовых кольцах. Очень гуманный способ! — улыбается Бумбасурен, не прекращая вращать рычаг. — Раньше ведь делали спилы — губили деревья, а сейчас придумали очень простой и щадящий вариант.

Действительно, очень нехитрое устройство: в железную трубку вставляется пластиковая, дальше маленький буравчик, который вкручивается где-то до середины ствола. Потом эта пластиковая трубочка вытягивается, заполненная древесиной. Она прозрачная и через нее сразу видны все годовые кольца.

— Сколько вы уже деревьев набурили?

— Штук семь пока, — ученый открывает тубус с пустыми пластиковыми трубочками и несколькими полными. Потом перекидывает тубус через плечо, как колчан со стрелами, и снова принимается сверлить. — Я должен собрать образцы со всех уцелевших сосен, чтобы посмотреть, в каких условиях жили они последние 20 лет.

Пожарами нужно управлять

— Гринписовцы готовы съесть ученых за такие эксперименты. В том, что мы выбрали для этого проекта российский лес, нет никакой политической подоплеки, — супит седые брови руководитель экспедиции Йохан Голдаммер, отвечая на мой вопрос, почему подобные исследования не проводятся за рубежом. — Здесь были самые благоприятные условия для такого опыта. Лес изолирован от жилой зоны, от других насаждений. Он не используется для заготовок, он не является частью заповедной зоны.

— Результаты ваших исследований по восстановлению леса будут применяться во всем мире, но ведь во всем мире леса разные, а вы эксперимент проводили в российском сосновом… Разве это репрезентативно?

— Вполне. Хвойные леса — самые уязвимые для пожаров. И сосна — наиболее распространенный тип дерева по всему миру. Сосны преобладают и в Америке, и в Канаде, и в европейских странах. Экосистемы в таких лесах примерно одинаковые. Так что, изучив этот остров, мы будем понимать, как ведет себя природа и в других подобных местах.

По пути от сгоревшего леса к участку, не тронутому огнем и заросшему голубым лишайником, мы с Йоханом подходим к месту, где рядом растут сразу три березки.

— А в других странах тоже так — на смену хвойным лесам приходят лиственные? — киваю я на три деревца.

— Так часто бывает. Но эти новые деревья, особенно лиственные, через некоторое время погибают, потому что не могут выдержать конкуренцию с соснами. Для берез, осин и кедров здесь слишком сухая песчаная почва. Но они пока приносят пользу: сосны любят тень. Несколько лет березы и осины будут расти быстрее и создавать теневой покров для сосен. А потом, когда те окрепнут и начнут расти скорее, они вытеснят все другие виды деревьев.

Йохан идет, заложив руки за спину, и умиротворенно смотрит по сторонам. А меня не оставляют мысли о судьбе эксперимента и леса, если вдруг снова случится пожар. Голдаммер, как руководитель экспедиции, точно должен знать, что будет. И я спрашиваю:

— А если снова пожар? Что тогда?

Ученый спокойно наклоняется, выдергивает приличный клок голубого лишайника и протягивает его мне на ладони.

— Смотрите, это главный горючий материал. Для того чтобы этот лес загорелся, нужно, чтобы лишайник был повсюду. А пока его нет, и не будет еще 30 лет.

— Но там же столько сухих обуглившихся деревьев! — указываю я на оставшийся после пожара валежник.

— Они не так легко воспламеняемы. Человек тут поджечь ничего не может, потому что его здесь не бывает. А гроза поджигает либо хвою, либо лесную подстилку и лишайник. Если загорится только ствол дерева, он быстро потухнет. Пожар не распространяется по стволам, он ползет по земле. Здесь, к его сожалению, ему пока не проползти. Но вообще я бы не хотел, чтобы тут снова все загорелось. Это был страшный пожар. Такого, конечно, допускать нельзя. Это настоящее бедствие, которое влияет даже на климатические изменения в глобальном масштабе.

— В глобальном?

— Ледники тают… Во время пожара тут был огромнейший столб дыма. Мы проследили путешествие этого дыма. Оказывается, он обогнул почти всю планету. В общем, он оседал по пути своего следования, и значительная часть его приземлилась на ледники в Антарктиде. Возможно, это звучит несколько странно, но частицы пепла облепляют льдины, эти глыбины темнеют, перестают отражать солнечный свет и, наоборот, начинают его поглощать — черный цвет ведь притягивает солнечные лучи. Из-за этого лед начинает таять.

Мы возвращаемся к вертолетной площадке. Кто-то уже собрал вещи и сидит в ожидании «Ельцовки». Экспедиция завершается, а дилемму — надо или не надо тушить леса — ученые так и не разрешили.

— То исследователи говорят, что лесные пожары — это полезно, то пугают катастрофическими последствиями для всей планеты. Вы скажите, пожары — это хорошо или плохо, надо их тушить или нет?

Голдаммер пожимает плечами.

— Все зависит от типа леса, от места его расположения. Пожарами нужно управлять. Если они могут навредить людям, то их нужно подавлять. Если огонь начинает охватывать невероятные территории, его тоже лучше устранять. Тут все вариативно. При этом не всегда обязательно именно устранять, иногда достаточно прокладывать заградительные линии, чтобы пламя было локальным и не ползло дальше. Но я поддерживаю всех своих коллег в том, что пожары — это одна из составляющих существования леса. Благодаря огню лес обновляется. Если пожар возник естественно и никто от него не страдает, дайте этому лесу прогореть — умрут все слабые деревья. И лет пятьдесят в этом месте больше не будет возгораний.