«Чем разнообразнее условия жизни, тем больше вероятность выживания»

Антрополог Станислав Дробышевский — о том, кто определяет понятие нормы, различиях между советским и российским человеком и естественном отборе

Доцент кафедры антропологии биофака МГУ и автор книг о происхождении рас Станислав Дробышевский — чуть ли не единственный антрополог-популяризатор в России: он ездит с лекциями в регионы, рассказывает на «Постнауке» об устройстве первобытного общества и при этом успевает писать научно-популярные тексты. The Village пообщался с антропологом о дефиците студентов, важности полиморфизма и об эволюционном пути современного человечества.

Фотографии

Илья большаков

— Антропология очень просто определяется: это биология человека в норме, в отличие от медицины, которая изучает биологию патологий человека. У человека есть разные стороны: социальная, психологическая, а мы изучаем биологическую: как изменяется человек во времени и пространстве, какими мы бываем разными. Происхождение человека — это только треть, этим занимается минимум антропологов, большинство из нас изучает живых современных людей: школьников, пожилых, спортсменов.

— Они неизбежно происходят, самый простой пример — как дети отличаются от родителей. Да, эволюция не происходит на глазах, и один индивид не может эволюционировать по определению. Чтобы эволюция произошла, нужна смена многих поколений, то есть мы ее видим в некотором масштабе, дистанции, и то, что происходит сейчас, нам будет видно через сто тысяч лет, например. Есть и другие части антропологии, в рамках которых изменчивость необязательно должна быть хронологической — она просто должна быть какой-нибудь. Например, вы от меня отличаетесь — и это уже часть антропологии. Форма лица, носа, биохимические показатели, генетические маркеры, ширина плеч — все что угодно, причем это необязательно даже расовые или гендерные отличия, это могут быть два брата-близнеца, которые все равно отличаются друг от друга. Это индивидуальная изменчивость, что называется, конституция человека, соматология. Это, кстати, наиболее практическая часть антропологии, потому что это имеет выход на эргономику: допустим, какой ширины должно быть сиденье, чтобы на нем было удобно сидеть, как кружку в руке держать, какие-то такие вещи. Или медицинские применения: чтобы определить, здоровый ребенок или его уже пора лечить, нужно знать пределы нормальной изменчивости, чем и занимается антропология. Медики обычно подключаются, когда все уже плохо и надо чинить, а антропологи — в состоянии относительной нормы.

Проблема в том, что антропологов в нашей стране меньше, чем космонавтов

— Да, в частности в Москве есть специальный институт гигиены, который занимается такими вещами. Сейчас это немного в упадке, насколько я знаю, но в принципе в советское время это был бурно работающий институт, который как раз создавал нормы. Причем надо понимать, что норма — это не какое-то одно значение, условно 65 килограммов, а это размах значений от и до. Это то, что часто многие не понимают почему-то, а норма очень широка, по сути, 95 % изменчивости. Еще норма зависит от среды, то есть одно и то же значение признака в разных условиях может быть нормой, а может — патологией. Грубо говоря, светлый цвет кожи в северных широтах — норма, и мы с этим прекрасно живем, вырабатываем витамин D, а где-нибудь в тропиках у нас эта кожа сгорит.

— Конечно, такие исследования есть, другое дело, чтобы узнать, как меняются нижегородцы, надо их регулярно изучать, а насколько мне известно, этого никто не делает. Проблема в том, что антропологов, как сказал один мой коллега, в нашей стране меньше, чем космонавтов. И каждый занимается несколькими темами, и все равно ничего не успевает. Поэтому таких вот исследований, длительных и локальных, их в принципе единицы. Чтобы антропологов стало больше, надо еще парочку институтов организовать.

— Она сейчас в таком полувымирающем состоянии находится, к сожалению, но чисто по бюрократически-юридическим и финансовым причинам. Ученых мало, а на них два с половиной института: МГУ, институт Академии наук и кафедра в Питере, ну и несколько ученых-одиночек, раскиданных по всей стране. Учитывая, что в России сто миллионов человек и, допустим, детьми занимается на сто миллионов населения человек пять, — это я беру смело, там человека три на самом деле, наверное, — что они могут делать?

— Со мной они не контактируют, но, скорее всего, их нет, ближайший антрополог тут в Москве и в Западной Сибири, может, в Ростове еще один человек и два в Волгограде.

— Я вообще к лингвистике никакого отношения не имею, а в последнее время приставка «антропо» употребляется к чему угодно, во многих случаях к тому, что никак не связано с антропологией. Это словосочетание само по себе подозрительно.

— Не то чтобы обязательно, но по большей части все эти педагогические или православные антропологии, скорее всего, чушь. Казалось бы, ничего плохого в этом нет, но сам подход «давайте переназовем это, и оно от этого станет лучше», мне подозрителен.

Сейчас в целом народ меньше заморочен какими-то жесткими суперправилами.
Но все-таки размножение
никто не отменял

— Ну, это полный бред, потому что когда был Маклай, антропологии никакой и не было как науки. Он молодец, ездил, измерял данные, собирал коллекцию, но ведь тогда и этнографии особо не было, это уже сильно потом настал век специализации. А Миклухо-Маклай был немножечко авантюрист, этакий натурфилософ, которого очень много разных направлений интересовало.

— Я бы сказал, что тут скорее добавляется что-то новое, а не стирается предыдущее. Все взаимоотношения мужчин и женщин во все времена были очень разными. У многих такое представление, что раньше был ужасный домострой, а теперь все стали одинаковыми, хотя мне вот кажется, что раньше все было не так уж сурово, а сейчас все не так уж равны. Сейчас в целом народ все-таки меньше заморочен какими-то жесткими суперправилами. Но все-таки размножение никто не отменял, и трансгендеры в этом смысле тупиковая ветвь, потому что они не размножаются по определению. И сейчас до сих пор различия во многом банально определяются тем, что женщина рожает детей, и это накладывает какие-то ограничения на работу: с ребенком, допустим, летчиком особо не побудешь. Это все чисто с точки зрения науки. В эволюционном смысле, если женщина не передаст свои гены, то какая разница, что она делает, в биологическом плане у нее продолжения нет. И ее стремление быть мужиком — оно с точки зрения эволюции ошибочно и отсекается отбором, то есть всё, детей у нее нет. Равным образом, если мужик будет себя вести совсем по-женски, что тоже может быть, он не сможет с такой силой размножиться, как какой-нибудь мужицкий мужик. Так что естественный отбор в этом смысле работает по полной программе.

Если в каком-то обществе все это будет зашкаливать в экстремальном варианте, отбор выпилит «неправильных» и оставит приспособленных. У нас же не одно общество, есть бушмены, пигмеи, папуасы с каменными топорами, вот они и будут превалировать, где эволюционно невыгодные явления практически не проявляются. Отличия обществ вообще интересная штука, у всех свои приколы — в Японии не то же самое, что в Америке, даже у Москвы с Новгородом похожая история…

— А это, между прочим, очень хороший пример как раз этого различия: я из Москвы приехал, мне все равно, а нижегородцы переживают — на такой фигне и срабатывает эта разница. Поэтому неважно, о каких группах идет речь: японцах или американцах, спортсменах или клерках, нижегородцах или москвичах — какая-то разница все равно существует. Нивелировать мы все это сможем в единственной ситуации, если мы всю планету закроем стеклянным колпаком, сделаем абсолютно одинаковый климат, притяжение, давление и создадим возможность абсолютно свободного и моментального перемещения между любыми точками. И последнее условие очень важно, потому что, даже если мы сделаем всех совершенно одинаковым, но без свободного перемещения, то разница все равно будет. Это и хорошо, я не устаю повторять антропологическую поговорку: «В полиморфизме наша сила», — то есть чем разнообразнее условия жизни, тем больше вероятность выживания, когда наступит какая-нибудь ерунда. Я имею в виду, что кто-нибудь в критических условиях да выживет и даст следующее поколение. И это относится к любой эволюции и любой биологической системе. Резкая специализация и унификация рано или поздно приводят к вымиранию, когда условия меняются. А если вариантов много и наступит какая-нибудь ядерная война, то останутся папуасы на острове, индейцы в Южной Америке или эскимосы в Гренландии и приспособятся.

Резкая специализация
и унификация рано
или поздно приводят
к вымиранию, когда
условия меняются

— На самом деле она у нас уже сейчас продлена неслабо, потому что в начале ХХ века средняя продолжительность была между тридцатью и сорока, а сейчас она почти в два раза увеличилась. В два раза! Никто, ни кроманьонцы, ни неандертальцы, о таком и не мечтал, а это произошло буквально за столетие. Такая тенденция позволяет предполагать, что все реально, тем более сейчас технологии активно развиваются во всех областях — от стоматологии и до пересадки сердца. Есть факторы, которые от нас не зависят, ледниковый период, например, или глобальное потепление может настать просто так, но участие человека тоже важно. Генная инженерия, которая сейчас всячески угнетается, идет широким шагом. А из плохого — человечество может растратить ресурсы раньше, чем поймет, как их экономно добывать или создавать самим.

В советское время люди становились выше, худее и быстрее взрослели,
а сейчас — наоборот

— Нет никакой разницы, я вот родился в 1978 году, я советский человек, но после 91-го я никак не поменялся, как и антропология.

— Можно говорить о том, что идет акселерация, но она 150 лет уже как идет, а сейчас как раз затухает, и местами даже пошла ретардация. Доказано, например, что в Архангельской области пошел процесс назад. То есть в советское время люди становились выше, худее и быстрее взрослели, а сейчас — наоборот.

— Ну не то что сразу маленькими, если за сто пятьдесят лет разница в росте увеличилась сантиметров на десять, то мы не можем ожидать, что за пять лет все как-то резко понизятся, это мельчайшие значения, не определяемые на глаз. Единственное, когда могут происходить реально быстрые изменения — при быстром изменении среды, но это должно быть что-то очень масштабное.

— Сейчас мой самый глобальный проект — это книжки по происхождению расы. У меня уже есть две: по происхождению рас Африки, Австралии и Океании, и сейчас я хочу начать Европу, но меня отвлекают лекции. И я, допустим, приезжаю в Нижний читать, вместо того чтобы писать книгу о происхождении европеоидов, а потом отвечаю в интернете на вопросы, когда же я что-то напишу. Вот когда я перестану на все это отвлекаться, тогда и закончу. Потом хочу писать про монголоидов и американоидов. Происхождение рас — абсолютно непаханая тема, многие годы в этом направлении не делалось ничего вообще.

Если я напишу научную книгу, ее прочитает пять человек, а если популярную заметку — пять тысяч или даже пятьдесят

— Конечно, я в последнее время только ею и занимаюсь. Я это расцениваю философски: если я напишу научную книгу, ее прочитает пять человек, а если популярную заметку — пять тысяч или даже пятьдесят, и, может, кто-то из читателей станет антропологом и напишет те самые недостающие пять статей, которые бы я за это время успел написать. Пока, правда, так не выходит, потому что все пользуются этим потребительски, а студентов на кафедру не очень много идет — у нас два года подряд по два студента набор. Почитать прикольные статеечки, посмотреть картиночки, послушать интересные лекции — это все готовы, а вот самим пойти и этим заняться — как-то не очень. Но это моя профессия — я ведь преподаватель, читаю в МГУ и МГЛУ, преподаю в двух школах и езжу по всяким нижним новгородам, даже деньги иногда за это получаю. Так что я, получается, единственный пропагандист антропологии, который при этом и наукой занимается, так почему бы этого не делать, тем более что народ счастлив, значит, так и надо.

Источник: www.the-village.ru